— Лягушек с детства жутко боюсь.
Хищно прищуренные глаза принца напугали бы кого угодно, но лично мне пугаться было уже поздно — я только что мужика своей мечты практически обозвала жабой. Причем прилюдно. Причем кучер явно язык за зубами держать не умеет, так что про родственников лорд Наргар сказал очень точно – теперь все будут корни этого самого родства как минимум обсуждать, а как максимум… очень уж приживаются данные мной клички, как бы сейчас с жабами подобного же не вышло…
— Я от тебя такого не ожидал! – прошипел в итоге принц.
— Я от себя тоже, — и на этот раз вообще не соврала я.
В итоге по лестнице, ведущей на вершину башни, я поднималась, потерянно шагая за Кейраном и дрожащей рукой придерживая платье. Это надо быть мной, чтобы, влюбившись без памяти, обозвать любимого жабой! Это просто надо быть мной… Просто никто кроме меня на такое точно не способен. Было так стыдно. Настолько стыдно, что покраснела даже ладонь под прозрачной перчаткой, стыд накатывал волнами, с каждым воспоминанием о случившемся все более сильными. Это был небец! Это был полный небец! Самый основательный небец из всех возможных небцов вообще! Это был такой небец, после которого точно неба невидно! Я и не видела, глядя четко вниз перед собой, и с трудом переставляя ноги.
***
Не помню, как поднялись на самый верх, что точно запомнилось, так это то, что у паладинов, стоящих перед дверью самого главного паладина, перья в крыльях были гусиные, и заканчивались они острыми наконечниками, в смысле — просто интегрированные в доспехи метательные кинжалы в составе штук сто пятьдесят справа и столько же слева. Как они эту тяжесть выдерживали — ума не приложу, но, зато стало ясно, от чего такие мускулистые.
— Верховный ждет, — распрямившись после поклона, сообщил правый носильщик летательных кинжалов.
Просто я сильно сомневаюсь, что при его комплекции из него нормальный метатель выйдет, носитель – да, а точно метать с такими буграми мышц явно проблематично.
И я только что обозвала любимого мужчину жабой!
— Все хорошо? — с едва читаемой тревогой спросил Кейран.
Нет! Я только что своего мужика жабой назвала, что тут может быть хорошего?!
Но вслух:
— Да, любимый, конечно, — и улыбка, милая и невинная.
Вообще улыбаться меня не учили, врать – да, а улыбаться нет, ведь по идее мое лицо должно было быть навеки закрыто маской, но… захочешь жить, и не такому научишься, так что врать с самой невинной улыбкой на лице я умела с детства. И, похоже, что с раннего. В смысле, всегда срабатывало, не припомню ни разу, чтобы не вышло.
