- Ты хотел все знать о себе? - сказала Розалинда, порывисто оборачиваясь, но за словами последовали удары кулаков, да еще со всей ее девичей слабой силы, сопровождаемые диким верещащим шепотом: - Ненавижу вас всех, всех вас ненавижу, мужчин! Вы отвратительны! Вы все! Все вы предатели и лицемеры! Пошлые злодеи!..
Цетон стоял, выпрямившись, не пытаясь даже поймать запястье нападавшей, на счастье Алины у Лилии хватало ума особо не шуметь, только удары по лицу слышались глухо в тревожном сне.
- Ненавижу… Зачем вы есть?.. - устала наконец бить Розалинда, прислоняясь лбом к груди слуги, ощущая, что успокоилась и даже не ревнует его больше к сестре, его благородное спокойствие вскоре утолило жажду ненависти, Розалинда обессилено спросила: - Ты вообще мужчина?
- Как прикажете, - противоречиво отозвался Цетон, от чего сбил девушку с толку.
- Не путай меня так…
- Как прикажете, - повиновался с легким намеком на вежливую улыбку Цетон, вскоре говоря: - Вы устали, это лишь стресс. Не бойтесь, даже если я мужчина, я никогда не позволю затаить дурных намерений по отношению к госпоже и кому-либо из ее достопочтенной семьи.
- Ведь это слова… Как мне им верить? - апатично говорила Розалинда, ощущая, как ее начинает пробирать дрожь, кажется, стресс давал о себе знать даже такой равнодушной особе как она.
- У меня иные ценности, ведь я не человек, если это вас успокоит, - говорил настойчивым мягким тоном Цетон. - Контракт.
- Ты сам говорил, что его соблюдать можно по-разному… - пробормотала Розалинда, вдруг понимая, что ее тоже окутывает приятное успокоение, которое было помощью для бедной сестры. Розалинда плотнее прижалась к Цетону, уже фактически обнимая его, словно ища защиты, говорила медленно: - Знаешь… Это все ерунда, что я сейчас сказала… Правда… Ты другое… Но все-таки… Что самое важное для человека? Тем более такого беспомощного эгоиста, как я? Семья, родные? Должно быть и они тоже… Но все-таки, более всего я всю жизнь мечтала о человеке, да о ком угодно, кто был бы всегда рядом, всегда приходил на помощь и… никогда не предавал, чтобы я даже не ждала предательства.
Показалось, Цетон неуверенно вздохнул, словно стремясь освободиться из объятий госпожи, которая вдруг подняла глаза, ставшие лукавыми, самодовольными, голос тоже наполнился горьким диким медом:
- И что ты всегда такой безупречный?
Кажется, она говорила о его костюме, с этими словами тонкие пальцы с по-кошачьи мягкими подушечками потянулись к шее слуги, стягивая с нее одним движением галстук, расстегивая затем пиджак, пуговицу за пуговицей… А затем и безупречно белую рубашку. Затем упругие ее руки повелели ему отступить, тем самым усаживая на близлежащий диван, Цетон, наверное, не без удовольствия, повиновался, девушка, неумело, но в каком-то ненормальном порыве расстегивала его рубашку, словно специально мяла его одежду, желая убедиться, есть ли под ней вообще тело, и человеческое ли оно, а не летучей мыши… Но нет… Человеческое, тело, мужчины, безупречно сложенное… Вырисовывались в полумраке объемные здоровые мышцы пресса, груди. Розалинда, словно совсем потеряв совесть и ощущение дистанции устроилась на коленях недоумевавшего Цетона, свесив, как с жердочки, тощие ноги. Цетон ощутил, как она дрожит, не боясь и даже чувствуя, что именно сейчас, хоть и без произнесенного приказа должен обнять ее, обвил мягко ее тело руками… Девушка замерла в новой апатии, поглаживая острыми ногтями налитые, словно спелые плоды, мышцы Цетона, который в свою очередь не удержался и во второй раз провел кончиком носа вдоль ее склоненной белой шеи, впитывая аромат мягкой гладкой кожи, ощущая помимо него что-то большее… Розалинда не шевелилась, затем взгляд ее потух, она попросила спокойно и безразлично:
