- Я могу доверить тебе искупать ее, все-таки маленькая, не застесняется, - отдавала невозмутимо приказы Розалинда. - Я никогда не умела обращаться с детьми.
- Уже выполняю, пойдемте, уважаемая Алина, сестра моей госпожи, - улыбался тепло Цетон, на что девочка как-то легко и податливо отозвалась, как будто ее тяготило общество родной сестры, Розалинда предчувствовала, вновь затворяясь в своем одиночестве, вспоминая, не осталось ли улик, задумчиво рассматривая револьвер, пока Цетон занимался маленькой девочкой не менее трепетно, чем своей госпожой.
Алина… За текущие годы она превращалась в маленькую копию сестры – те же рыжие волосы, чуть более синие яркие глаза, вот только теперь они были полны ужаса и все еще стекленели, что обманывало миниатюрном списком старшей сестры.
Алина рассматривала барабан револьвера недвойного действия, оружие было тяжелым, уже болели руки, а отдача от него сдвигала с места… Девушка поняла, что стрелять тяжело и неинтересно, она сочла свой поступок просто местью, ныне не понимая, какое именно чувство в ней зреет чернеющим фурункулом, сгустком злобы, что-то невыносимым отвращением струилось по ответвлениям мозга. Вскоре это что-то превратилось в ненависть к ним, к мужчинам, похотливым и гнусным нелюдям, не видящим и не понимающим ценности женщины, прекрасного и венценосного союза с ней для продолжения рода людского. Нет, они видели лишь наслаждение, не только последние отморозки, но и обычные, среднестатистические…
И Цетон тоже, какое-то свое, не менее извращенное, чем и тот бандит в образе беззащитного ребенка. Наслаждение от боли? Удовольствие от страданий?
Розалинда не могла избавиться от этой мысли и общего отвращения ко всем мужчинам, почему-то сразу ко всем. То, что она убивала, да так и не убила тех двоих как-то совсем мало заботило ее, словно произошло не с ней и не наяву.
В ванной набиралась вода, Алина, покорная и испуганная, словно успокаивалась в присутствии Цетона, а Розалинда копила и копила ненависть, вдруг ощущая немыслимую злобу и отвращение за свою беспечность, доверившую передать сестру в руки одного из них, мужчин. Девушка, не сознавая, что лед вновь треснул, нервозностью расхаживала по комнате, недовольно поглядывая на цинично весело танцующие фигурки на фарфоровых чашечках. Злилась и злилась, наконец, не выдержав, вошла, лицезрев Цетона, укутывавшего в обширное мягкое полотенце Алину, которая от чего-то пугливо прижалась к нему при виде своей сестры, немо испуганно вздохнув.
