Жуткий случай уже привлек зевак. Машина окостенела, как в крови, ребрами железа в своих обломках и никто не мог распознать судьбу водителя и пассажирки, о наличии которой не многие и знали. Слышались возгласы, но большинство все еще боялись приближаться к опасному объекту, словно выжидая, пока произойдет взрыв. Наконец нашлись смельчаки, которые поспешили на помощь, однако каково же оказалось их изумление, когда в мешанине и хаосе того, что когда-то называлось салоном не обнаружилось и следов чьего бы то ни было присутствия, только кое-где ужасными рубинами отливали чернильной густотой медленно запекающиеся пятна свежей крови. Но чьей?
- Что случилось? - вертела головой Розалинда, кажется, не ощущая никакого потрясения, словно все произошло не наяву. Ее легкое, даже костлявое, тело крепко сжимали сильные руки. Неподвижный взгляд Ворона исподлобья озлоблено буравил расколотую и, как через мясорубку, перемолотую машину, на миг даже показались его мелкие крепкие белые зубы, сжатые так, что над ними сливались в общее пятно таким же белым ровные десна в общем негодовании предельной молчаливой ярости.
- Наши враги все-таки в Москве, вернее, их крысы, - прошипел Цетон, при этом лицо его вовсе потеряло человеческий вид, но вскоре вернулось в свое холодное услужливое и расчетливое безразличие от слов Лилии.
- Ты ранен? Что это за кровь?
Мужчина нехотя поглядел на вид своего тела: оно выглядело не многим лучше тела машины, особенно, со спины. Видимо, он использовал себя как щит при спасении госпожи. Но раны уже постепенно затягивались, оставляя лишь колоссальные прорехи на дорогом пиджаке. Левая нога, тем не менее, как заметила Лилия, по-прежнему выглядела сломанной в нескольких местах, как будто даже закрученной адской пружиной.
- Вы про меня? Зря. Да и меня не так просто убить, вот ваше тело по-прежнему хрупко и податливо. Что же с вами, людьми, поделаешь, возможно, вы за это становитесь столь желанной добычей, наделенные богатством, недоступным более нам, Воронам… Хотя… Я что-то слишком многословен, признаться, не на шутку испугался за вас, о, уникальная моя госпожа.
Он по-прежнему прижимал Розалинду к своей груди как некую драгоценность, утрата которой равна утрате собственной жизни, однако с явно корыстной трепетностью.
Они стояли поодаль от инцидента, в какой миг и как произошло, казалось, невозможное спасение, девушке вспомнить не удавалось, удивляло немного полное безразличие к себе, однако глядеть на раны слуги, пусть и почти бессмертного, было все равно жутко, поэтому она тихо спросила, будто опасаясь навлечь немилость:
