— Спасибо, сударь! — повторилъ онъ, широко скаля зубы. — Это мнѣ пригодится!..
И онъ замоталъ головой, такъ энергически, какъ будто никакія мечты о Дездемонѣ не входили никогда подъ этотъ широкій черепъ.
— Галло, Джонни!..
Высокій мулатъ съ чемоданомъ подмышкой вскочилъ въ вагонъ.
— Торопись, а то твой поѣздъ уйдетъ!..
Черный студентъ подхватилъ гинекологію и пару берцовыхъ костей и ринулся изъ вагона.
— Видишь, сумасшедшая голова! — проворчалъ мулатъ, убирая остальныя кости подъ лавку.
Повидимому, это тоже былъ студентъ-медикъ. По крайней мѣрѣ, онъ посмотрѣлъ на кости такимъ взглядомъ, какъ будто это были его старыя знакомыя. Очевидно, каждый желѣзнодорожный поѣздъ представлялъ своего рода странствующій черный университетъ. Мнѣ, однако, хотѣлось спать, и, вѣжливо раскланявшись съ новымъ пришельцемъ, я отправился въ свою каюту наверстывать потерянные часы.
С.-Франциско, 1899.
I.
Пароходъ качало. Съ каждымъ новымъ взмахомъ волны одна стѣна большой каюты уходила куда-то въ бездну, а другая поднималась такъ высоко, что люди, лежавшіе въ глубинѣ гробообразныхъ коекъ и не въ конецъ измученные тошнотой, судорожно хватались руками за края, опасаясь съѣхать внизъ. Время отъ времени какой-нибудь недостаточно крѣпко привязанный узелъ вылеталъ изъ потаеннаго угла и катился черезъ всю каюту, какъ живой, попадая подъ ноги служителю, который переходилъ отъ стѣны къ стѣнѣ, балансируя руками, чтобы сохранить равновѣсіе.
Большая часть пассажировъ, впрочемъ, не подавала признаковъ жизни. Все это были люди, негодные для путешествій и впервые увидѣвшіе море: австрійскіе и русскіе евреи — малокровные, истощенные наслѣдственнымъ недоѣданіемъ, польскіе мужики, привыкшіе къ полному простору и задыхавшіеся въ этой непровѣтриваемой духотѣ; итальянскіе рудокопы, отравленные сѣрными испареніями или насквозь пропитанные мелкой угольной пылью. Больше половины было безграмотныхъ, ихъ загнали сюда, какъ быковъ въ ограду, пищу имъ разносили, какъ мѣсиво телятамъ, въ низкихъ деревянныхъ ушатахъ; матросы толкали ихъ и обращались съ ними, какъ съ арестантами. Они терпѣли молча и безропотно. На родинѣ приходилось выносить еще и не такія вещи.
Въ первый день, пока погода была хороша, они разглядывали другъ друга и понемногу знакомились между собой. Люди разныхъ національностей, которыхъ случай помѣстилъ на сосѣднихъ койкахъ, не имѣя общихъ словъ, обмѣнивались улыбками и оказывали другъ другу мелкія услуги. Ободранные итальянскіе ребятишки играли и дрались съ такими же черномазыми и курчавыми жиденятами, русинскія бабы изъ Галиціи помогали няньчить шведскихъ младенцевъ, толстыхъ и бѣлыхъ, какъ молодые поросята. Всѣ эти изгнанники европейской тѣсноты были проникнуты смутнымъ, но стихійнымъ чувствомъ общности несчастья, которое вырвало ихъ съ насиженныхъ мѣстъ вмѣстѣ съ корнемъ и заставило пуститься въ неизвѣстную страну, гдѣ, по слухамъ, каждый человѣкъ самъ себѣ голова и простой сапожникъ получаетъ три большихъ серебряныхъ «далера» на день.
