.
Крайняя форма такого умерщвления Я посредством наблюдения описывается, конечно, в литературе о концентрационных лагерях: «Еврей из Бреслау по фамилии Зильберман должен был не шелохнувшись стоять рядом, пока сержант СС Хоппэ жестоко убивал его брата. От увиденного Зильберман сошел с ума и поздно ночью вызвал панику безумными криками о том, что бараки горят»[101].
III
Я рассмотрел некоторые наиболее элементарные и прямые способы атаки на Я — различные формы обезображивания и осквернения, вследствие которых символическое значение событий, непосредственным участником которых оказывается постоялец, радикально расходится с его изначальным представлением о себе. Теперь я хотел бы рассмотреть способ менее прямого умерщвления Я, значимость которого для индивида оценить сложнее: разрыв привычной связи между индивидуальным актором и его действиями.
Первой формой разрыва, которую мы рассмотрим, является «закольцовывание»: сила, провоцирующая у постояльца защитную реакцию, использует эту реакцию в качестве мишени для следующей атаки. Индивид обнаруживает, что в данной ситуации его противодействие атакам на Я безуспешно: он не может защищаться привычным образом, устанавливая дистанцию между умерщвляющей ситуацией и собой.
Одной из иллюстраций эффекта закольцовывания являются шаблоны выражения почтительности в тотальных институтах. В гражданском обществе, когда индивиду приходится подчиняться обстоятельствам и приказам, противоречащим его представлению о себе, ему разрешаются некоторые ответные реакции, позволяющие сохранить лицо: угрюмость, отказ от обычных проявлений почтительности, сквернословие sotto voce[102] и в сторону или непродолжительные выражения презрения, иронии и насмешки. Поэтому послушание обычно ассоциируется с выражением такого отношения к нему, к которому требование послушания само по себе не принуждает. Хотя в тотальных институтах такие защитные реакции на унизительные требования тоже имеют место, персонал может прямо наказывать постояльцев за подобные действия, открыто указывая на угрюмость или дерзость как на основания для новых наказаний. Так, описывая контаминацию своего Я вследствие необходимости пить суп из миски для милостыни, Кэтрин Ульм говорит о своей героине, что та «убрала со своего лица выражение недовольства, возникшего в ее брезгливой душе, когда она пила эту дрянь. Она знала: одного бунтарского взгляда хватило бы для повторения невыносимого унижения, через которое она точно никогда не смогла бы пройти во второй раз, даже ради самого Господа Бога»
