Я вспомнилъ экипажные указы императора Павла. «Либеральный режимъ» на Кавказѣ что-то смахивалъ на военныя поселенія.
— А видѣли сѣтку на балконахъ?
— Видѣлъ…
Всѣ балконы трактировъ, харчевенъ и чайныхъ сверху до низу были одѣты густой проволочной сѣткой.
— Все противъ бомбъ, — говорилъ сосѣдъ. — Будто на худой конецъ не могутъ изъ окна бросить?..
Воображаю, какъ сладко сидѣть въ жаркій полдень подъ такой сѣткой…
— Подтянули насъ, — кричалъ сосѣдъ, — какъ тугую супонь. Дышать нечѣмъ. Скоро спина лопнетъ. Экспропріаціи, экспропріаціи, насъ обдираютъ, и мы же еще виноваты. Вмѣсто защиты на насъ экзекуціи посылаютъ. Слыхали, небось?
Мой собесѣдникъ внезапно успокоился. Только губы поджалъ и глаза прищурилъ. Онъ посмотрѣлъ на меня холодно, почти враждебно.
— Насъ не подтянешь больше, — сказалъ онъ. — Некуда. Мы такъ живемъ, что хуже не будетъ. Лучше можно сдѣлать, а хуже нельзя. Сколько съ народомъ ни ссорься, а мириться придется..
На дворѣ была ночь. Мы сѣли въ вагонъ и стали спускаться внизъ въ черную тьму. И когда мы были внизу у входа въ предмѣстье, вверху на стѣнѣ блеснула яркая звѣзда изъ электрическихъ рожковъ. То былъ прощальный привѣтъ съ фуникулёра. Звѣзда блеснула и погасла, ибо на электричество скупились. И стало темнѣе, чѣмъ прежде.
Я былъ безоруженъ по петербургской привычкѣ. Но всѣ другіе заботливо ощупывали револьверы въ карманѣ на случай нападенія. Потомъ мы разошлись въ разныя стороны.
Пріятная страна…
Въ бытность мою въ Тифлисѣ мнѣ случилось зайти въ городскую думу. Сторожъ Монтинъ, старикъ лѣтъ семидесяти, повелъ меня посмотрѣть главный залъ. Залъ этотъ очень изященъ. Онъ отдѣланъ рѣзнымъ дубомъ и орѣхомъ. Въ немъ окна высокія, стальныя рѣшетки и лѣпные потолки.
Монтинъ — старикъ угрюмаго вида. У него сына убили на манифестаціи въ Баку. Потомъ привезли тѣло въ Тифлисъ и устроили торжественныя похороны. Послѣ московскихъ похоронъ Баумана это вторыя по пышности освободительныя похороны.
Старый Монтинъ вспоминаетъ о сынѣ не очень охотно.
— Было, прошло, — говоритъ онъ кратко. Онъ оживляется только тогда, когда говоритъ о землѣ.
На что ему земля, Богъ знаетъ. Руки у него трясутся. Ничего у него нѣтъ.
— Были плуги да быки, все уничтожилъ, — говоритъ онъ съ сожалѣніемъ.
Онъ готовъ все забыть. Смерть сына и бойню, но о землѣ онъ ни за что не забудетъ.
— Я надѣюсь, правительство облагоразумится, — говоритъ онъ съ неожиданнымъ благодушіемъ. — Мы чего просимъ, — хоть чуточку землицы…
