— Скажите, отецъ Тиверій, — перешелъ я на другую тему, — у васъ есть въ сосѣдствѣ русскіе поселки?
— Какъ же, — сказалъ отецъ Тиверій, — вонъ за семь верстъ по тракту село Петропавловка. Еще Баклановка.
— Они перенимаютъ что-нибудь у васъ?
Отецъ Тиверій покачалъ головой.
— Зачѣмъ имъ перенимать? Они не займаются. У петропавловцевъ надѣлъ десять десятинъ на душу. Они занимаются сѣномъ. Греки, армяне, — они понимаютъ здѣшнее хозяйство, фрукты, табакъ. Вотъ я сдалъ армянамъ пять десятинъ яблокъ за семьсотъ пятьдесятъ рублей. А табакъ въ пять разъ доходнѣе. Русскій этого не понимаетъ. Русскій хочетъ рожь сѣять, а рожь приноситъ пятьдесятъ рублей съ десятины. Учиться не хочетъ. Зачѣмъ тутъ горы, — говоритъ, — Кавказская сбруя. Начальство не смотритъ. Какъ будто начальство должно имъ горы выпрямить…
Мы помолчали. — Вы бы хоть школу устроили, что ли, — сказалъ я.
— У насъ есть школа своя, — возразилъ отецъ Тиверій, — абхазскихъ сиротъ, для возвращенія къ Христу. Мы — монастырь.
— А развѣ русскихъ ребятишекъ вы не принимаете? — спросилъ я съ нѣкоторымъ удивленіемъ. Я вспомнилъ вчерашняго екатеринославскаго переселенца и его дѣтей, уцѣлѣвшихъ отъ муганской лихорадки.
— Позвольте вамъ сказать, — началъ отецъ Тиверій, съ той же рѣзкостью — къ намъ изъ Россіи приходятъ только босяки. Отчего же правительство не велитъ собрать всѣхъ бѣгающихъ дѣтей и учить ихъ ремеслу, чтобы они имѣли свой кусокъ хлѣба? Тогда бы они не ходили босячить по нашей землѣ. Приходится взять для иного билетъ на монастырскій счетъ, чтобы онъ только уѣхалъ…
Я ничего не сказалъ. Отецъ Тиверій, только что высмѣивавшій петропавловскихъ переселенцевъ, теперь выразилъ тоже упованіе на всесильное начальство.
— Или другіе монастыри отчего не дѣлаютъ? Развѣ только нашъ одинъ?..
— Вѣдь вы знаете, что дѣлаютъ другіе монастыри, — возразилъ я.
Отецъ Тиверій пожалъ плечами.
— А намъ что? Мы существуемъ для Царствія Небеснаго.
Я слышалъ то же самое утромъ отъ отца настоятеля. Но въ твердыхъ устахъ этого хмураго работника тѣ же слова прозвучали иначе, холодно и жестоко.
— Видѣли въ соборѣ старшую братію, — спросилъ отецъ Тиверій. — Каждую ночь ихъ будятъ въ два часа къ ночной службѣ. По келіямъ ходятъ, засматриваютъ. Боленъ, не боленъ — иди. Стой въ церкви, молись Богу. До того стоятъ, у стариковъ ноги оплываютъ.
Я вспомнилъ линію черныхъ фигуръ у лѣваго притвора. Онѣ стояли въ узкихъ деревянныхъ «формахъ» недвижныя, какъ статуи. Иныя слегка опирались локтями на гладкія перильца. Онѣ походили издали на темныя иконы естественной величины.
