Желание вспомнить было настолько сильным, что я невольно перестал внимательно слушать Рышарда и напряг всю свою память в поисках утраченной фамилии. Внезапно она вспыхнула на туманном экране прошлого алыми буквами: Станислав Прандота.
Да! Это он!
Явление этой фамилии из сумрака забытья потрясло меня до глубины души, наводя на мысль о его преждевременной смерти.
С Прандотой я познакомился когда-то лично, посредством Рышарда, с которым его связывали будто бы дружеские отношения. Утонченный, исполненный высокой культуры разум молодого человека изумлял меня уже тогда, и он подавал большие надежды. Он сумел причудливо соединить склонность к философской рефлексии с глубокой сердечной чувственностью, которая струилась из его глаз, подернутых тихой меланхолией.
В последний раз я видел его много лет назад у Рышарда, в день моего прощания с кузеном. Больше мы с ним не встретились ни разу в жизни. Через месяц он утонул во время шторма на «Ласточке» — пароходе, которым путешествовал к берегам Южной Америки. В списке пассажиров, оставленном капитаном судна в гавани, его фамилия была помещена в самом начале. Правда, как позже сообщали газеты, несколько особ не явились вовремя на палубу отправляющейся «Ласточки», однако их фамилии не приводились. Во всяком случае, с тех пор никто и никогда не видел Прандоты. Поэтому весьма правдоподобным, практически достоверным, было предположение о том, что он погиб в море во время шторма. То же единогласно твердили и все издания.
Он погиб молодым, пробудив всеобщую скорбь в сердцах тех, кто сумел разглядеть в его произведениях превосходный талант.
И сам не понимаю, как так случилось, что об этой трагической кончине я до сих пор не обмолвился с Рышардом ни единым словом. А ведь именно от него я должен был услышать многое о Прандоте, в особенности же то, что он ступил на борт именно в здешнем порту, в бытность Норского.
Тогда, пользуясь небольшой паузой в чтении, я обратился к Рышарду с вопросом:
— Когда ты встречался с Прандотой в последний раз? Быть может, незадолго до катастрофы? Вроде бы он отчаливал от здешнего берега?
Норский внезапно оторвал взгляд от рукописи и, со странным выражением лица, вперил его в меня. Очевидно, вопрос застиг его врасплох, и в первую секунду он не понял, откуда тот возник. Но вскоре он, видимо, сориентировался, и тогда на миг на этом мраморном лице появились какие-то странные, загадочные проблески. Что означали эти необузданные линии внезапно сократившихся мышц, какие им следовало подыскать эмоциональные аналоги — мне было трудно определить. Но это длилось лишь неуловимо крохотное мгновение — с помощью огромного усилия воли он овладел собой и возвратился к своей привычной непроницаемости. Только слегка побледнел и печально ответил:
