— Крепко достала их Улябиха, — скороговоркой сказал Бранок, примериваясь пустить стрелу из лука, который он принес из истобы, не уступающего по мощности луку Вятки. — А мне не удалось подтащить на навершие ни одного поганого, они падали с лестниц в ров от моих ударов ослопом как переспелые шишки в сосновом бору, что за Жиздрой.
— У Смургая-половца, сбега с берегов Волги, тоже насажены на колы несколько ихних голов, — осведомил друзей Охрим, пережидавший рой тугарских стрел в углу бойницы. — У них так положено, а Улябиха, видно, решила им не уступать.
— Вота и славно, неча тугарам нас зверствами пугать, мы сами с усами, — заступился за бабу отрок из княжеской дружины, усы у него только начали пробиваться. Он посмотрел на окровавленную секиру, которой рубил пальцы и руки нехристям, дотянувшимся до краев навершия, и скривился как от зубной боли. Видимо, до сих пор не мог привыкнуть к близкому дыханию смерти со всех сторон. — Я бы всю стену утыкал ихними головами, только бы они их подставляли.
— Гиляйка, руби поганых без сумлеваний, индо они выпустят нам кишки раньше, еще и с землей смешают, — похлопал его по плечу старый ратник, следящий за ним. — А твою Владею или в полон угонят, или она понесет от поганого и родит уродыша, скуластого и узкоглазого.
— Не бывать этому, я сам тугарину пузо вскрою.
— Ну тогда ладь на благодать, — одобрительно ухмыльнулся ратник. — Тако оно будет понадежее.
Вятка крутился с чеканом в руках на прясле, на нем был шлем с личиной и бармицей, и тегиляй — самодельный панцирь из железного листа. Из рукавов овчинной шубейки торчали концы сломанных неприятельских стрел, которые скуластые нехристи, накатывавшие волнами на этот участок стены, не позволяли ему выдернуть окончательно. Ров внизу был заполнен их трупами, уже не надо было перебрасывать через него никакого моста, потому что края сравнялись. Землю горожане подняли наверх и сотворили из нее перед рвом крутой вал, облитый в морозы водой и ставший неприступным, как они считали. Но тугары заставили пленных набросать на ледяную поверхность тряпья и веток, потом приказали ползти по ним этих несчастных из многих русских городов, которых гнали перед собой как скот. Пленные или просили козлян допустить их до основания стены, чтобы подняться на веревках на навершие и встать в один ряд с защитниками, или понимали бессмысленность просьбы и умоляли добить их поскорее. Дело было в том, что если бы даже они смогли одолеть вал, а потом глубокий ров и приблизиться к крепости, то на фоне стены они для вражеских лучников оказались бы как на ладони. Так они и гибли с просьбами на устах, до тех пор, пока ордынцам не представилось возможным проехать по этой дороге смерти как по мосту.
