— Байза!
Это означало внимание. Саин-хан натянул повод, поморгал веками, сгоняя с глаз пелену задумчивости, и зорко всмотрелся между спинами воинов и лошадиными крупами, загородившими обзор дороги. К нему неторопливо подъехал Субудай-багатур на саврасом жеребце, он ездил за внуком своего господина, ушедшего в мир иной, как нитка за иголкой, точно так-же, как держался за господином много лет назад. Звание багатур дал ему еще Великий Потрясатель Вселенной, у которого Субудай служил правой рукой, масть коней он тоже не менял, предпочитая придерживаться, как и саин-хан, одной, выбранной раз и навсегда. Только внук Священного Воителя выбрал для себя вороную масть с белыми отметинами, а Непобедимый саврасую, любимую масть бывшего господина. Такое правило было у их Учителя при его жизни, и они переняли его без раздумий.
Но сейчас Бату-хан даже не повернул в сторону Субудая головы, увенчанной китайским стальным шлемом с высоким шишаком, он не спускал глаз с туга — штандарта Чингизхана с рыжим хвостом его коня под острием копья, застывшего на месте. Кругом продолжала властвовать тишина, не нарушаемая даже треском веток, лишь где-то в стороне прозвучали кипчакские восклицания, приглушенные сырым воздухом, лесным массивом и расстоянием:
— Боро!
Это означало на их языке, что кто-то должен был уйти прочь. И сразу за первым возгласом последовал второй, едва слышимый, и снова на том-же языке:
— Гих, боол!
Вероятно, какой-то кипчак гнал впереди себя урусутских рабов, а чтобы они не замедляли шага, он приказал им бежать. Но где он с ними находился, вряд ли можно было разгадать, скорее всего, воины аллаха разнюхали дорогу, параллельную этой, или сбились с пути и теперь плутали по лесу в поисках выхода. Саин-хан скосил глаза на черную гриву коня с вплетенной в нее пестрой нитью преданности и пожелания великой победы над всеми врагами. Ее вплела своими руками юная его жена, дочь хорезмского шаха, к которой он не входил в шатер уже несколько дней. Остальные шесть жен тоже ждали его прихода, особенно монголки, которые отличались заносчивостью, граничащей с дерзостью. Но соплеменниц надо было терпеть, какую бы пакость те не придумывали, потому что они имели право пожаловаться на господина старшей жене кагана всех монгол. А верховный правитель мог выразить свое неудовольствие, которое было способно обернуться любыми неприятностями, ведь некоторые из монгольских жен имели происхождение из знатных родов. Всех жен у саин-хана было сорок, но в поход он взял с собой только семерых, остальные остались дожидаться его в богатых каракорумских шатрах.
