Читая и снова перечитывая Евангелие, я обрелуверенность в бытии Бога как Творца вселенной и всегосуществующего на земле. Но познать самого себя, какучил великий мудрец Сократ, я не мог. Мне непонятенбыл смысл человеческих страданий, свидетелем которыхя был каждый день. Казалось, что Бог, создав человека,остался в стороне от его судьбы.Однажды, поздним вечером, на дороге в ГовяжьюСлободу (у Рославля) я увидел троих детей. Старшейдевочке было около семи лет. Они сидели возле свежеймогилы матери, убитой немцами вместе с двумя другимиженщинами, которых подозревали в связи с партизанами.Я спросил у старшей:
– Детка, почему вы здесь сидите? Идите домой.Посмотрите, уже темно. Кругом ночь...
– У нас нет дома, – тихо проговорила девочка, всегромче всхлипывая. Двое младших детей настолькоослабели, что уже не могли плакать. – Вчера немцывзорвали нашу землянку, а маму убили, – продолжалаона, показывая ручонкой на небольшой холмик свежейземли.
– Что же вы собираетесь здесь делать? – спросил я.
– А мы умрем здесь вместе с мамой, – с горькимислезами ответила девочка.
Измученный вид этих детей настолько тронул моесердце, что я не знал, что сказать, чтобы утешитьнесчастных малышей. А когда я, подняв глаза к небу,громко крикнул: «Великий Творец, скажи мне, за чтострадают эти дети?» – старшей стало страшно, и, ещегромче расплакавшись, она сказала:
– Дядя, возьми нас с собой. У нас никого нет, намнекуда идти...
Они не знали, что дядя сам не знал, где преклонитьголову. И еще больше мне захотелось узнать истину очеловеке – творении Божьем. Позже я встретил женщину, сидевшую на тротуаре у разбомбленного, ещедымящегося дома. На руке у нее лежал мальчик лет пяти,умерший от ранения осколком. В другой руке, прикрывавшей ребенка сверху, она держала измятую шляпу мужа,покрытую густыми каплями крови. Она смотрела на нее,не сводя глаз. Мужа несколько часов назад убили немцы.Люди подходили, останавливались и уходили. У каждогосвое горе. А женщина все сидела...
И невольно вставал все тот же вопрос: «Господи, зачто?» У меня на глазах несколькими выстрелами изавтомата был смертельно ранен мой приятель и земляк.Когда я к нему подбежал, он руками заталкивал кишки вживот и почти без стона говорил: «Ну, друг, вот и все...И конец пришел. Об одном прошу, напиши дочери, чтопапу убили и он не знает за что... Я буду ждать ее нанебе...»
И снова я спрашивал: «Господи, за что?»
А потом, позже, на улице Берлина, после ужаснойбомбежки пятнадцатью сотнями самолетов, двухлетняядевочка на тротуаре теребила маму: «Мутти, мутти,вставай...» Но мама не встала. Из-под серой маминойблузки сочилась алая кровь. Она была убита осколкомбомбы. И снова возникал вопрос: «Господи, за что?»Я вспоминаю бедную старушку, мать дочери, зверскиубитой солдатами. Она стояла на коленях, воздев руки кнебу и, глядя исступленными глазами, кричала: «Люди,куда вы дели мое счастье? Где моя Наташа?» Женщинасошла с ума.
