* * *
Тем же вечером Сандра стала невольным (и никем не замеченным) свидетелем еще одного разговора, показавшегося ей примечательным.
То ли новое место было тому виной, то ли сказалось общее перевозбуждение, но Сандра никак не могла уснуть и решила прибегнуть к многократно испытанному действенному методу борьбы с бессонницей — обстоятельной прогулке на свежем воздухе. Тем более что теперь у нее появилась возможность прогуляться не по коридору вдоль длинного настенного газона, именуемого в их секторе «парковой зоной», а по самому настоящему саду с самыми настоящими цветами, травой и даже деревьями.
Сандра уже выяснила, что от ее комнаты, расположенной практически в самом краю правого крыла, до боковой лестницы намного ближе, чем до центральной, ведущей в парадный холл первого этажа, да и меньше шансов кого-либо случайно потревожить, а потому предпочла воспользоваться именно ею. И возвращаясь — тоже, когда до одури надышалась ароматами ночных цветов, налюбовалась серебристыми струйками фонтана, насиделась на парковой скамейке, слегка продрогла и начала безудержно зевать.
Голоса она услышала, когда была уже на нижних ступеньках, — и замерла не потому, что хотела подслушивать, а просто не сразу поняв, откуда они доносятся, и побоявшись вклиниться в чужой разговор. И почти сразу сообразила, что ошиблась, и дважды, — собеседники находились не впереди Сандры, выше по лестнице, а сбоку, за углом веранды. И был это вовсе не разговор, а выговор. Нотация о неподобающем поведении, особенно возмутительном и совершенно недопустимом в присутствии посторонних. Филлис Нодье в свойственной ей назидательно-безапелляционной манере отчитывала доктора Вайса.
Доктор Сандре нравился, он был добрым и искренним и уж никак не заслуживал подобной выволочки, тем более от той, что годилась ему в дочери. И она совсем уже собралась вмешаться и даже первый шаг в сторону угла сделать успела (в конце концов, уронить себя в глазах жены управляющего еще сильнее Сандре уже не грозило, так чего стесняться и мелочиться?), когда выяснилось, что ее вмешательства вовсе не требуется.
Доктор, оказывается, умел быть не только добрым и улыбчивым или нервным и сентиментальным. И не нуждался ни в чьей помощи, чтобы поставить на место зарвавшуюся блондинку.
Обжигающе холодным тоном и с безукоризненно-вымораживающей вежливостью он посетовал на девичью память «миссис Нодье», которая, очевидно, совсем упустила из виду то обстоятельство, что в этом доме по определению нет и не может быть никого из категории «посторонний» и уж тем более не может считаться посторонним любой, допущенный мистером Брауном в ближний круг и приглашенный к совместной и, можно сказать, почти семейной трапезе. После чего, игнорируя попытки опешившей блондинки возразить, тем же ледяным тоном пожелал ей приятных снов и попросил позволения откланяться.
