Если бы нашъ ужасъ передъ уничтоженіемъ былъ первичнымъ аффектомъ, а не дѣйствіемъ присущей намъ вообще любви къ
счастью, онъ скорѣе доказывалъ-бы смертность души; вѣдь если природа ничего не дѣлаетъ напрасно, она не внушила-бы намъ ужаса передъ явленіемъ невозможнымъ. Она могла-бы внушить намъ ужасъ передъ неизбѣжнымъ явленіемъ, разъ при помощи стараній мы можемъ отсрочить его на нѣкоторое время, какъ, напримѣръ, въ данномъ случаѣ. Смерть въ концѣ концовъ неизбѣжна; однако, родъ "человѣческій не могъ-бы сохраниться, еслибы природа не внушила намъ къ смерти отвращенія. Всѣ ученія, которымъ потворствуютъ наши аффекты, должны вызывать подозрѣніе, а тѣ надежды и страхи, которые даютъ начало этому ученію, вполнѣ очевидны.
Во всякомъ спорномъ вопросѣ защита отрицательной стороны представляетъ громадное преимущество. Если разбираемый вопросъ выходитъ изъ предѣловъ обычнаго, извѣстнаго по опыту, теченія природы, то это обстоятельство является почти, если не безусловно, рѣшающимъ. При помощи какихъ аргументовъ или аналогій можемъ мы доказать такой способъ существованія, котораго никто никогда не видѣлъ и который совершенно не похожъ на то, что мы когда-либо видѣли? Кто будетъ настолько довѣрять какой-нибудь мнимой философіи, чтобы на основаніи ея свидѣтельства допускать реальность такого чудеснаго міра? Для этого требуется нѣкоторый новый видъ логики и нѣкоторыя новыя способности духа, которыя помогли-бы намъ понять подобную логику.
Ничто не въ состояніи болѣе ярко выяснить, сколь безконечно человѣчество обязано Божественному откровенію, какъ тотъ фактъ, что только при его посредствѣ и можетъ быть удостовѣрена эта великая и значительная истина [т. е. безсмертіе души].
Одно изъ значительныхъ преимуществъ философіи состоитъ въ томъ, что она доставляетъ наилучшее противоядіе противъ суевѣрія и ложной религіи. Всѣ другія средства противъ этой пагубной болѣзни тщетны или, по крайней мѣрѣ, ненадежны. Простой здравый смыслъ и житейская мудрость, которыхъ достаточно для большинства жизненныхъ цѣлей, здѣсь оказываются недѣйствительными: какъ исторія, такъ и повседневный опытъ доставляютъ намъ примѣры людей, одаренныхъ величайшей способностью къ веденію дѣлъ и предпріятій и [тѣмъ не менѣе] всю жизнь рабски пресмыкавшихся передъ грубѣйшимъ суевѣріемъ. Даже веселость и кроткій нравъ, вливающіе цѣлительный бальзамъ во всякую иную рану, оказываются безсильными противъ столь пагубнаго яда, какъ мы это въ особенности можемъ замѣтить относительно прекраснаго пола: хотя послѣдній и обладаетъ обыкновенно упомянутыми богатыми дарами природы, — однако, многія изъ свойственныхъ ему радостей омрачаются благодаря назойливости этого незваннаго гостя. Но разъ здравая философія овладѣетъ духомъ, — суевѣріе дѣйствительно исключается изъ него; и можно по справедливости утверждать, что ея побѣда надъ этимъ врагомъ болѣе полна, чѣмъ надъ большинствомъ пороковъ и несовершенствъ, свойственныхъ человѣческой природѣ. Любовь или гнѣвъ, честолюбіе или скупость, коренятся въ темпераментѣ и аффектахъ, которые врядъ-ли могутъ быть безусловно исправлены даже самымъ здравымъ разумомъ; тогда какъ суевѣріе, основанное на неправильномъ мнѣніи, должно немедленно исчезнуть, лишь только истинная философія внушитъ намъ болѣе правильныя представленія о высшихъ силахъ. Здѣсь идетъ болѣе равная борьба между болѣзнью и лекарствомъ и дѣйствительности послѣдняго не можетъ помѣшать ничто, кромѣ собственной ложности и софистичности.
