В изображении Лилло между Торогудом и его будущим убийцей Барнвеллом нет первоначально никаких существенных противоречий, нет даже повода для конфликта. Молодой приказчик привык с сыновней почтительностью относиться к своему хозяину. В свою очередь, Торогуд полностью доверяет Барнвеллу, а дочь его, Мария, не может скрыть своей целомудренной любви к отцовскому помощнику. Падение Барнвелла, по мысли Лилло, тем более плачевно и поучительно, что, будь он более благоразумен и чист душой, он мог бы преуспеть в жизни и был бы щедро награжден за свое воздержание всеми мирскими благами.
Роковое злодейство выступает в пьесе в образе столичной куртизанки Милвуд. Алчная, коварная, жестокая, она действует во всеоружии своей опытности, распаляя чувственность Барнвелла, обманом побуждая его к растратам и подлогам, а потом, когда он окончательно запутался в ее сетях, уговаривает убить Торогуда. Барнвелл повинен, в изображении Лилло, в преступной слабости. Его погубили страсти, которые он не сумел обуздать своим слишком шатким, нетвердым разумом. Но вся ненависть драматурга направлена на Милвуд. Он хочет совлечь с нее, как поддельную мишуру разврата, блеск и обаяние «исключительной» натуры, какими ей удалось на время привлечь к себе Барнвелла. В момент трагической катастрофы Милвуд подло и коварно предает Барнвелла в надежде спасти свою жизнь. У ее жертвы не остается в предсмертный час никаких иллюзий, и он сам клянет как гнусный «блуд» свою недавнюю страсть.
В трагедии Лилло явственно различимы отголоски пуританской назидательной притчи. Своих преступников он судит двойным судом — земным и небесным. На заднем плане сцены в финале пьесы виднелись виселицы, возвещавшие казнь Милвуд и Барнвелла. Но им уготовано, по мысли драматурга, и иное, страшнейшее — загробное возмездие. Барнвелл, идущий на казнь в сокрушении и раскаянии, сопровождаемый молитвами Марии, еще может надеяться на благость провидения. Милвуд умирает нераскаявшаяся, во власти своих греховных, хищных страстей, и ее ждет вечная кара.
В исторической перспективе двух с лишним столетий, отделяющих нас от постановки «Лондонского купца», буржуазная ограниченность этого произведения совершенно очевидна. Но современники — в том числе и передовые деятели европейского Просвещения — ощутили и оценили прежде всего новаторство Лилло: его демократизм, обращение к повседневной третьесословной жизни, простоту и общедоступность языка и сюжета, естественность, с какою «мораль» вытекала из сценических положений. Опыт Лилло привлек к себе сочувственное внимание Дидро и Лессинга. Филдинг (который придерживался сам иного, сатирико — реалистического направления в драматургии) горячо поддерживал Лилло. После смерти автора «Лондонского купца» Филдинг почтил его память в своем журнале «Боец» (26 февраля 1740 г.) такими словами: «Он в совершенстве знал человеческую природу… Он обладал духом древнего римлянина в сочетании с невинностью первобытного христианина… Короче говоря, это был один из наилучших людей, и все, кто лучше знал его, будут более всего скорбеть о его кончине».
