При Александре I какой-то сановник К. «подпал царской немилости». Жена его бросилась к Назарию, умоляя его молиться о спасении мужа.
— Очень хорошо, только надо попросить о сем царских приближенных!
— Мы уже всех просили, да мало надежды!
— Ты не к тем обращалась, дай-ка мне денег, я сам попрошу, кого знаю!
Барыня дает ему горсть золота.
— Эти мне не годятся; нет ли меди или серебряной мелочи?
Получив их, Назарий целый день раздавал нищим милостыню, затем возвратился к опальному сановнику.
— Ну, слава Богу, обещали, все приближенные царские за вас!
Вслед за тем приходит весть о благополучном окончании дела.
— Кто эти приближенные, просившие за нас? — спрашивают его.
— Царские…
— Да они все отказали нам…
— Да, то приближенные земного царя, а я обращался к сановникам царя небесного — к нищим!
Пустыня схимонаха Николая
Веселая чаща молодых дубков… Лет семь, как разведена, а солнце уже весело играет в свежей зелени, и золотые брызги его с приветливо колышущихся ветвей скатываются вниз в густую траву. Какие-то простенькие цветы наивно улыбались по всему пути, покорно подставляя нам под ноги бедные, благоухающие головки. Порою ветки задевали наши лица, тихо и мягко, точно ласкали их… Все дышало покоем и миром в глухом уголке. С неба, из лесу, из оврагов — отовсюду веяло благоговейною тишиною… Здесь, действительно, хорошо молиться, и молиться не по уставу, а тою сердечною молитвой, о которой повествует Ефрем Сирин[81]. Дубы покончились — величавые сосны шумят высоко вверху… Поросль глуше и диче, даже дорога поросла травою. Одинокая могила…
— Схимонах Николай схоронен здесь… Ученик Назария. Тут и пустынь его около.
— Чем же он замечателен был?
— Простотой своей… Не было для него ни высоких, ни малых. Все мы равны перед Господом, говаривал покойник. Забрался он в глушь лесную, когда еще сюда и дороги не было, и так наедине с природой до самой смерти своей выжил…
— Без посетителей?
— Не нуждался он. Со мною, говаривал, всякое деревцо беседует, всякая травка мне сказки рассказывает. Ветерок с поля пролетит — о том, что в поле деется, поведает, ключ овражный про недра горные, откуда истек он. У меня собеседников много.
Вот и жилье его. Сруб, весь заплесневелый, вроде плохой крестьянской баньки. В келью нужно почти вползать. Дверь узка и низка. В углу кое-как печка сложена, у печки нара малая… Стол, стул твердый — да больше и поместить нечего… Безлюдье кругом. Вображаю, как тут жилось в этой глуши лесной одинокому, особливо в темные ночи, когда тысячеглазая тьма смотрела в эту убогую лачугу сквозь одинокое скупое оконце.
