— А что, здесь часто бывают бури?
— Вона! Наше озеро с полным удовольствием. Какая лодка-сойминка[4] — самая праведная! Как ни грузи ее, волной и без бури захлещет, бывает! Тут вот сколько наших сойминок тонуло — страсть! Тыщи! Это только слава, что озеро — морю не уступит. А зимой… Тоже мы ехали… Эконома валаамского я из сердобольской ярмарки[5] вез. Поднялась мзга… Ветром лед рямит. Треск… Вода скрозь — полно уж все. Едем по льду, а нас волна гонит. Отец Алексей все молитвы, какие знал, прочел. "Господи, что будет с нами?" А что Бог даст, отче, говорю. "Назад бы, Степушка…" Повернул я назад, а там уж волны в сажень ходят. Как добрались — не помню, оглушило. Настоящее отражение!
Как простор Ладоги развивает зрение. Я и в бинокль едва мог рассмотреть какие-то тучки на воде — острова, а Степка Юдин по очертаниям определил, на каком именно из них его брат сено берет.
— Вон, гли-ко… Лодочка малая нам увстрен!
— Не видать. В бинокль тоже!
— Эх, барин, ваши бинки[6] эти ничего не стоют!
Подъехали еще версты две. Действительно, лодочка ползет на нас.
— Кого несет? — кричат оттуда.
— Барина!
— Давно ль Степка в баре произошел? Ишь, вороватая душа. Ах, ты, песья муха, и впрямь барина везет. Отколь зацепил?
— С Сердоболя!
— И судьба же этому Степке! Никому, окромя его, не достанется. Поди, пятерку слупил?
— Не, десятку! — торжествовал Юдин, нисколько не стесняясь моим присутствием.
— Ну, и прокудим[7]! И что это за мужичонка у нас Степка…
— Сожри тебя Ладога!
И пошли крылатые слова летать по ветру из одной лодки в другую…
Не успели мы проплыть и версты, как с запада вдруг побежал ветер. То все был попутный, а тут чуть с одного не перевернул нашу сойминку, точно желая оправдать только что сделанную рекомендацию Ладоги.
— Держи руль! Убирай парус! — вдруг взял в свои руки командование лодкой еще недавний Степка.
Володька-артист и Гейна схватились за дело. Новый порыв ветра вырвал у артиста весло; едва догнали, причем Володька не только получил от Степки затрещину, но и перенес оную с' истинною христианскою кротостью.
— Правей руль! Правей! Круче! Опружит[8]! — орал на меня Степка во все горло, точно стараясь перекричать ветер.
Паруса, пока их убирал Гейна, хлестали нам в лицо, завертывались вокруг мачты, вырывались из руки и, как крылья чудовищной птицы, раскидывались в воздухе, чтобы тотчас же зашлепать во все стороны. Ветер теперь уже ревел кругом, кидаясь направо и налево, вертясь на месте, как одержимый, то припадая к волнам, то взрываясь к самым облакам. Волнения еще не развело, но вихрь уже вырывал бездны — воронками, в которые стремглав летела лодка, чтобы тотчас же подняться на новом, выросшем под нею хребте… Обшивка сойминки трещала и стонала, как живая, жалуясь на удары, сыпавшиеся на нее отовсюду.
