— Воистину так, — кивнул Гест. — Хотя и не назвал бы я великим мужем Хагена сына Альвара…
— Того самого?! — разинул рот юный Скегин. — Ты знал Хагена Волчий Крюк, советника Хруда конунга? А правда, что его воспитывали дверги?..[5] А правда, что…
— Придержи постромки! — тихо засмеялся Гест. — Я действительно знал Хагена — ну, или мне казалось, что знал. Теперь за то не поручусь.
— Надобно тебе знать, сын Мовара, — тяжко глядя, процедил Сторвальд, — что мои родичи и сыновья, вот эти, Эрик и Скафтар, сражались при Хлордвике на стороне Волчьей Пасти, против Хруда конунга, которому служил этот Хаген. И там пали родичи моей супруги Герды, сыновья и внуки моего тестя Люнгви с хутора Еловый Корень. И я сильно надеюсь, — добавил хозяин едва слышно, глядя гостю в глаза, — что твой рассказ действительно будет нелживым. Очень бы хотелось мне знать, что это был за человек!
Гест выдержал тяжкий, горький взор, и подумалось хозяину Лисьей Норы, что этот оборванец тоже был там, в той страшной битве, которую обе стороны прозвали «наш Рагнарёк», и тоже потерял немало близких — если, конечно, сердце его знало, что такое узы человеческой приязни. А старуха Астрид внезапно произнесла, берясь за прялку:
— Пусть наш гость не думает, что попал к недругам. Конунги ведут свои войны, словно волки и вепри, а мы копошимся в лесу, словно лемминги. Кому-то перепало крошек да объедков, кому-то нет, всегда так было и будет, а по весне всё зарастёт травой.
— Словно лемминги, — задумчиво повторил Гест. — Ты кажешься мудрой, кэрлинг, и если бы твои слова попали в нужное время в уши нужных людей… Впрочем, итог один: всё зарастёт травой, не так ли? Что же, расскажу вам и о леммингах, и о волках с вепрями, и о том, как оно теперь будет, в вашем лесу. А начну, пожалуй, с того, что жил в народе двергов один юноша…
Прядь 1[6]: Рождённый над волнами
Что тебе молвить,
юный мой друг,
о горе моём?
Альвов светило
всех освещает,
кроме любови моей.
«Старшая Эдда». «Поездка Скирнира»[7]
7
(продолжение)
Над Громовым Утёсом бушевал прибой. Волны обрушивались на скалистые берега, залитые восходящей луной, полной и сверкающей. Пена шумела в расщелинах, стекала в море, чтобы тут же с грохотом ударить в камень, снова и снова. Море рычало и рокотало, заливая мир раскатистым грохотом…
…где-то там, наверху. Здесь же, в подземелье, под полукруглым каменным сводом, эхо играло лишь обрывками грома. Звуки внешнего мира, пробиваясь сквозь толщу породы, сливались в неясный гул, однообразный и потому тяжёлый. Альвар, сын Свалльвинда, всегда удивлялся, отчего этот утёс назвали Громовым. Гнетущее гудение вовсе не походило на гром — скорее на заунывное пение стернманского рожка над пустынным фьордом. От него всегда болела голова и ныли зубы.
