В тот день Аборн прощался с Главой Совета. Около десяти часов утра слуги, облаченные в траурные одеяния, вынесли из дворца массивный, обитый шелком и бархатом гроб, водрузили его на сооруженную за ночь платформу. Данасий лежал в окружении цветов, обернутый парчовой тогой. Его седые волосы, расчесанные, уложенные, придерживал золотой обруч с затейливой гравировкой, руки, скрещенные, покоились на груди под громоздким, украшенным драгоценными камнями, фамильным знаком. Его кожа казалась идеальной гладкой — морщины и старческие пятна затерли мазями, щеки розовели здоровым румянцем, а губы, смазанные маслом, припухли и смягчились. Данасий будто спал, но между тем шел уже третий день после его кончины.
Из дворца медленно выходили люди. Серые, словно тени, они по очереди приближались к гробу, кто молча, склонив голову к груди, кто, шепча себе под нос то, что предназначалось только покойнику. Этой чести удостоились родственники, друзья, соратники Данасия — те немногие, кого подпустили к забальзамированному телу. Отдельной группой все вместе, подошли члены Совета. Они окружили гроб, постояли несколько минут, боясь показать свое горе друг другу. Друзья и противники над телом умершего повелителя.
Их пропустили следом за вдовой Данасия, придавленной старостью Патеей. Все время, что шло прощание, она мужественно, не шевелясь, отстояла на больных ногах у изголовья гроба, судорожно сжимая в сухих руках поддерживающую ее трость. Подслеповатые глаза старушки, увлажненные слезой, смотрели ни на тело супруга, ни на сменяющих друг друга пришедших, а куда-то поверх всего, вдаль. Заглянувший в них, увидел бы лишь безнадежность. Патея шевельнулась лишь однажды — подняла голову, чтобы взглянуть на сына, но не проронила, ни словечка. Лишь поскребла по нему взглядом, да поджала бескровные губы.
Таланий не выстоял и минуты, хотел что-то сказать, но только приоткрыл рот, бегло взглянул на тело отца, но тут же отшатнулся, отвернулся и, не обращая внимания на нарастающий укоризненный шепот за спиной, быстро зашагал прочь. В этот день ему предстояло иначе почтить память Данасия — похороны должны были пройти спокойно, а значит, защитники города и тем более их начальник обязаны были держать ухо востро. Лишь единицы остались в дозорах, остальных Таланий собрал еще поутру и четко распределил обязанности. Сам он, хотя и мог присоединиться к погребальной церемонии как сын Главы, предпочел остаться со своими людьми.
