– Скажи, что можно подумать о человеке, который обладает нечеловеческой силой? Ведь ты недавно на рыночной площади прилюдно и на спор сминал правой рукой подкову кобылы, при этом, все знают, что рабочей твоей рукой является левая, хотя ты в одинаковой степени хорошо владеешь обеими из них и можешь одновременно писать разные тексты разными руками, но для большего удобства – левой рукой справа налево. Кто, скажи, кто шепчет этой руке тексты? А еще ты посещаешь кружок ученых-евреев, где изучаешь тайны каббалы и алхимии.
Леонардо молчал.
– А о чем ты там, на площади, вчера громко говорил людям, Леонардо? О твоем замысле сотворить летательный аппарат, подобный крыльям птиц? Или о лыжах для хождения по воде или о передвижении по дну моря? Твое безумие отпугивает людей, а твое неверие их настораживает! А еще они недоумевают, почему ты постоянно покупаешь голубей у торговцев птиц на Понте-делла-Карайя и тут же открываешь клетку, чтобы выпустить их на волю, наблюдая как они взлетают над Арно. А когда они исчезают, Леонардо, ты стоишь в задумчивости, устремив глаза к горизонту.
– Лоренцо, никто из этих людей, о которых ты говоришь, и даже ты, зная меня столько лет, никто из вас всех так и не смог понять, что я просто свободный, но глубоко одинокий художник, что спешит созерцать и созидать свое, одинокое, взывающее как будто бы даже не к людям вокруг меня, а к небу.
– Но ты отворачиваешься от людей, Леонардо!
– Нет, дорогой мой друг, это люди отворачиваются от меня: они смотрят и не видят, они слушают, но не слышат, они, присутствуя, отсутствуют. Я их зову, пою им, даю, показываю, рассыпаю цветы и учу наблюдать и анализировать. А люди? Они плывут в мутных, темных водах своего времени.
ГЛАВА 8
Среди учеников Леонардо, живущих с ним в одной мастерской, были подающие надежды молодые люди, обладающие сильной индивидуальностью. Хотя и им было свойственно лениться. Леонардо, замечая эти проявления, любил рассказывать им прелестные, поучительные басни собственного сочинения:
– Бритва, выскользнув однажды из рукоятки, которую она превратила себе в ножны, и, раскинувшись на солнце, увидела, что солнце отражается в ее теле; от этого возгордилась она и, обратившись мыслями к прошлому, принялась так рассуждать с собою: «Неужели же возвращусь я опять в ту цирюльню, откуда недавно ушла? Разумеется, нет! Не угодно богам, чтобы столь блистающая красота спустилась до такой низменности духа. Какое это было бы безумство, ежели бы я оказалась обречена брить намыленные бороды простых горожан! Мое ли тело употреблять для подобных упражнений? Разумеется, нет! Схоронюсь-ка я в каком-нибудь потайном месте и стану спокойно в отдыхе проводить жизнь».
