— Ошейник, — невозмутимо пояснил приор, — ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал.
— Так почему же… сразу не сказали, — мяукнула Алька. Получилось жалко, как у голодного котенка.
— Я не обязан отчитываться, — нахмурился приор, — тем более перед собственной, хм, рабыней.
Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру. Двуликая, двуликая. Если бы могла… срезала бы щеку к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью.
Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела:
— Тогда… позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь.
Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как.
— Пожалуйста, — шепнула Алька, уже ни на что не надеясь.
— Хорошо, пойдем. — внезапно буркнул приор Эльдор, — только быстро. Здесь совсем недалеко.
И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом.
Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно что собачонка за хозяином.
"Ну а что, и ошейник имеется", — она потрогала кожаный обруч.
Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.
— Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? — оглянулась на замершего приора.
Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.
— К чему мне лгать?
— О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, — быстро прошептала она, делая шаг внутрь.
Схватила вазочку с окна, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.
— И это все? — опять приподнятая бровь, — что такого в этой посудинке?
— Это… мамина, — Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке, — все, что у меня осталось.
Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде "проклятый сукин сын".
…Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже — едкий, словно кислота, взгляд приора. И это тяжкое молчание. Что ему, крагх побери, нужно? Почему выкупил? Почему забрал брата? В доброту приора Алька не верила, а значит, все это он проделывал с тайным умыслом. Знать бы еще с каким. За себя Алька не боялась. Даже если он потащит ее в койку — ну и что, это всего лишь один мужчина. Не десятки и не сотни, как в борделе, один. Но вот что подтолкнуло его забрать к себе Тиба?
