— Кто это, Алечка? — все же спросил Мариус.
— Сестричка.
— Открой, — выдохнул устало, — она вряд ли вернется.
— Я же сказал, не могу. Дверь заперта, — и всхлипнул.
— Тогда отойди подальше, — этот детский всхлип отчего-то резанул по нервам.
Мариус выждал, а потом высадил хлипкую дверь ударом ноги. И застыл на пороге.
Нет, он, конечно, много повидал за тридцать лет своей жизни. Но, пожалуй, впервые столкнулся с такой чистой и опрятной нищетой.
Комнатка была крошечной. Мебель отсутствовала. В углу лежал соломенный тюфяк, образцово-аккуратно застеленный старым одеялом. В другом углу стопочкой стояли несколько тарелок и одна большая кружка. А на узком подоконнике, крагхов хвост, красовалась маленькая вазочка с белой розой.
И посреди этого нищенского великолепия стоял мальчик лет пяти, одетый тепло и аккуратно, в потрепанных, но целых башмачках, в чистой рубашке и курточке. Одежда мальчика выглядела куда лучше, чем лохмотья той двуликой.
Но самым главным было то, что малыша не коснулось проклятье двуликости. Девка не соврала.
Тиберик поднял на Мариуса глубые, огромные, как плошки, глаза, и спросил:
— Дядя, а вы кто? Алечкин друг?
Мариуса передернуло. И, глядя в чистые детские глаза, он не смог соврать — а видел самого себя, маленького, беззащитного, как сидел, съежившись, под столом, и смотрел, как одна за другой на пол плюхаются тяжелые темно-вишневые капли.
— Н-нет, не друг. Но… а где твои мама и папа?
Малыш пожал плечами.
— У Небесного Пастыря.
— А почему они ушли?
— Я не знаю. Не видел.
— Так вы здесь вдвоем жили?
— Да-а, — малыш задумчиво посмотрел на выбитую дверь, затем снова на Мариуса, — Алечка вернется, рассердится. Хозяйка будет ругаться. Вредная. А Алечка говорит, что у нас слишком мало денег.
— Идем со мной, — слова вылетели быстрее, чем приор Роутона успел их как следует обдумать.
А перед глазами — одна за другой падают на пол крупные густые капли. Падают и разбиваются с противным шлепающим звуком. И где-то там мама и папа, и почему-то жуткая тишина вокруг. Тяжелая скатерть шевелится, приподнимается, и на Мариуса смотрит черноглазый и черноволосый мужчина. Пойдем со мной, малыш.
— Я не пойду без Алечки, — замотал головой Тиберик, — она не разрешает.
— Идем, — повторил Мариус, уже вполне осознанно, — я отведу тебя к себе. У меня большой дом, куда лучший, чем этот.
— А как же…
— Идем. Хочешь вот, рогалик?
Нырнув рукой в пакет, Мариус достал присыпанное сахарной пудрой чудо и протянул малышу. Трудно побороть такой соблазн, когда громко урчит в животе.
