Маленькая искра, родственница могучей молнии, соскочила со стального шлема разбойника…
Не произошло бы ничего страшного, если б она упала на землю, подобно своей старшей небесной сестре, или на дерево, цветок или камень, но она упала на бочонок…
Земля содрогнулась от грохота и священная гора, словно не вынеся людского вероломства, разверзлась под ногами разбойника…
Так была разрушена Фудзи, которую после этого стали называть в народе Фудзи- Яма…
Двадцатая история.
Солнце вставало какое-то пасмурное, занавешенное тучами, как кисель пенками. Его свет скупо, словно кому-то там наверху жалко было солнечных лучей, чтоб выжечь сырость из воздуха, касался влажной земли и не грел её, а только освещал промытую холодным дождем траву и сырые серые стволы. Несколько сосен выступали из тумана и дрожащими каплями света на иголках обозначали конец земли в этом месте. Твердь тут заканчивалась, и начиналось болото…
Стоя на берегу, Ирокезов старший тоскливо смотрел вслед утиной стае. Птицы с гоготом неслись над трясиной, пропадая в плотном тумане, что скрывал противоположный берег. Близился конец лета. Пернатые собирались большими стаями и улетали на юг, к теплу. Им на смену спешили заморозки.
— Вроде холода скоро? — спросил Ирокезов младший у тоскующего по ушедшему лету отца.
— Да сынок, — уныло, голосом полным осенней тоски, ответил Ирокезов старший. — Сначала, конечно дожди…
— Дожди — вода, льющаяся из мест, где её быть не должно, — пояснил ручной попугай Гдыня.
— Нам, пожалуй, тоже кочевать время?
Попугай засмеялся голосом местного богатыря, к которому Ирокезовы ходили бороться, чтобы не потерять форму, а также пить пиво и вспорхнул на берёзу к знакомым воробьям.
— Кочевать — у подруг ночевать, — проорал Гдыня, под одобрительное чириканье. Разноцветный пришелец пришелся по вкусу местным воробьям и те охотно приняли его в стаю.
— Кыш, гаденыш, — голосом слабым, но с оттенком одобрения, прикрикнул на него Ирокезов старший, а младшенький швырнул головешку. Попугай не обиделся — привык… Он слетел с дерева.
— Курс Амстердам! — скомандовал он воробьям, и, обращаясь к людям, добавил: «Берлин подо мною, один в вышине…»
В ответ на наглую попугайскую выходку, Ирокезовы только погрозили кулаками своему любимцу.
Покувыркавшись в воздухе, птица села на плечо Ирокезову младшему:
— Дай пожрать, гадёнышу!
Попугай ласково потёрся хохолком о щёку сынка. Тот отломил ему кусок хлебного мякиша и сунул в клюв.
