Ближе к обеду приехал отец Маврикий, тот самый святой старец, которого так часто цитировали крепостные. На самом деле оказалось, что Маврикию чуть за сорок, и старцем он отнюдь не выглядел. Его привезли на шикарном автомобиле с крестиком на лобовом стекле и мигалкой в форме церковного купола. Холопы, когда автомобиль священнослужителя проезжал мимо, попадали на колени и стали креститься, бормоча молитвы. Грише не хотелось падать на колени со всеми, но он помнил прозвучавшую в сарае угрозу. Пришлось подражать подавляющему большинству.
Примерно через два часа всех холопов сняли с работ, согнали к бараку и стали строить в колонну. Из небольшого сарайчика были извлечены предметы культа – здоровенный деревянный крест, икона пресвятого патриарха Никона в полный рост и в натуральную величину, хоругви, подсвечники и прочий инвентарь. Все это добро раздали холопам. Грише традиционно повезло – он вместе со зловонным Титом должен был тащить тяжеленный крест.
Выстроив колонну, надзиратели уселись под тентом пить чай с бубликами, а холопы так и остались стоять, как бойцы терракотовой армии, боясь даже шевельнуться. Бояться было чего – каждого заранее предупредили, что шевеление будет караться немедленной отправкой в кастрационный лагерь.
Гриша страдал. Солнце било лучами прямо в глаза, по спине стекали капельки пота. Покрытое грязью тело нещадно чесалось, тяжелый крест оттягивал руки, а тут еще Тит стоял рядом и благоухал, как деревенский нужник.
– Долго мы здесь торчать будем? – шепотом спросил Гриша у напарника.
– Святого старца Маврикия ожидаем, – ответил Тит.
– И где его черти носят, этого святого старца? – проворчал Гриша себе под нос.
Святой старец появился примерно через два часа. Это был высокий толстый мужик, лучащийся здоровьем и благополучием. Ряса в районе пупка у него была оттопырена так, будто он засунул под одежду арбуз-рекордсмен. На неохватном лице выделялись только щеки, похожие на огромные ягодицы. Следом за старцем шел молодой человек, тоже в форме сотрудника церкви, но званием явно ниже. С ними был еще один мужчина лет пятидесяти, тоже ухоженный и сытый, одетый просто, но со вкусом.
– А кто этот третий? – шепотом спросил Гриша у Тита.
– Господь с тобой! – ужаснулся зловонный мужик. – Это же благодетель наш, отец родной. Аль запамятовал?
– Барин, значит, – сквозь зубы прорычал Гриша, успевший накопить, за недолгое время пребывания в холопской шкуре, изрядный запас классовой ненависти. Вид человека, который стоял за всем этим беспределом с ежедневными побоями, каторжными работами, кормлением помоями и кастрациями, вызвал в Гришиной душе прилив кровожадности. Очень хотелось Грише оказаться с этим милым и добрым барином тет-а-тет: только барин, он, и секатор в его руке.
