Щелкнул дверной замок, Матрена, дернув на пробу дверь, опять заняла свой пост у стеночки.
Барыни переглядывались, хихикали, наконец, Танечка набралась храбрости и приказала:
– Гришка, сними штаны.
Гриша медленно развязал бечевку, поддерживающую его штаны на талии. После этого портки сползли сами. Три пары глаз с огромным любопытством уставились на интересующий их предмет. Светленькая коротко хихикнула, черненькая густо покраснела, Танечка приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, но так и не собралась.
– Я думала, он больше, – нарушила напряженную тишину светленькая. – Мне служанка рассказывала, и по ее словам он… больше.
Эти слова, и тот разочарованный тон, каким они были произнесены, явились для Гриши чем-то вроде ведра ледяной воды за шиворот. Давненько ему не приходилось выдерживать таких мощных ударов по самолюбию. То есть именно таких не доводилось выдерживать никогда. Его подружки, все как одна, хвалили и размер, и техническое исполнение, но то была не слишком объективная оценка – понимали же, что за критику Гриша может и в глаз засветить. И вот состоялась первая независимая оценка, и результаты ее зародили в Гришиной душе урожайные семена комплекса неполноценности.
– А почему он такой вялый и вниз смотрит? – спросила черненькая, покраснев пуще прежнего.
– В самом деле, – спохватилась светленькая. – Служанка рассказывала, что он твердый должен быть.
Повернувшись к Танечке, она спросила:
– А этот холоп случаем не больной? Может быть, с ним что-то не так? Он случайно не стерилизован?
– Нет, кажется, – сказала черненькая. – Я слышала, что когда стерилизуют, вон те штуки отрезают. А у него они на месте.
– Может быть, он просто уродился с таким маленьким и вялым? – предположила Танечка.
Грише захотелось провалиться сквозь землю, желательно поглубже, и никогда больше не всплывать на поверхность. Никогда прежде с ним такого не было. Обычно при появлении рядом симпатичной девушки его окаянный отросток принимал боевое положение, а тут, на глазах у трех красоток, повис как государственный флаг в штиль. А сколь мучительно было слушать все эти кошмарные предположения!
– Я слышала, что иногда так бывает, что он вообще твердым не делается, – сказала светленькая.
– Это называется импотенцией, – блеснула эрудицией черненькая.
Гриша не зарекался не от сумы не от тюрьмы, но ему даже в страшном сне не могло присниться, что он прослывет импотентом в свои-то годы. Лишь одно крошечное утешение согревало душу – все-таки это было не его тело, а тело зеркального двойника. Вот только импотентом назвали его, а не двойника какого-то.
