Большая овчарка, привезенная Вадиком из Германии, была любимцем Сони. Сам пёс сразу же привязался к маленькой хозяйке и не раз проявлял характер, если кто-то ругал проказницу при нём. Рычал, угрожающе перебирал мощными лапами, защищая Сонечку, но саму её никогда не пугал, и отец мог быть спокоен, когда она играла с собакой.
— Да. — потрепал дочь по щечке Вадим, не сводя с Эли тяжелого взгляда. — беги, побалуй своего четвероногого друга, малыш. Он тебя заждался.
Эльвира прищурилась, явно заподозрив, что он выпроводил Соню не просто так. Продолжая впихивать одеяло в пододеяльник, девушка сухо спросила:
— Что-то случилось? Из полиции звонили?
Загорский прошел к креслу, уселся и подкинул плюшевого кота, любимую Сонину игрушку, сверля спину Эльвиры глазами. На девчонке были джинсовые шорты и майка на одно плечо, и он раздражался, видя её голые ноги и аппетитные ягодицы. То, что разузнал Кирилл, было неожиданным, и в какой-то степени, неприятным. Такие сюрпризы Вадим не любил. Он всегда предпочитал полную ясность, а не недомолвки и увертки со стороны женщин.
Чёрт, но Эльвира это сплошная загадка. Сколько еще тайн она хранит?
— Как долго ты собиралась мне врать?
От его агрессивного тона она вздрогнула, выпрямилась, медленно положила одеяло. Не обернулась, убрала с лица волосы, и Вадим снова оглядел её всю. У неё красивые пальчики на ногах, крохотные ноготки, покрытые прозрачным лаком, ухоженные ступни с розовыми пяточками. Захотелось прикоснуться, приласкать их, и он сцепил руки на коленях. Несмотря на ложь, которой Эльвира его опутала, Загорского влекло к ней, и это превращалось в проблему.
Он не чувствовал такого с тех пор, как умерла Таня. И это чертовски нервировало, выбивало из привычной среды. Теперь, когда они переступили грани дозволенного, его постоянно тянуло к Эле, стало наказанием. Он хотел её, и мучился этим, потому что держал дистанцию, в то время как тело бунтовало и требовало другого. Руки помнили нежные ласки, а губы — горячие поцелуи.
— В чём я солгала? — тихо спросила Эльвира, наконец, повернувшись к нему.
Он пытливо посмотрел в её глаза. Беспокойные, широко расширенные, ясные, как лазурное небо ранним утром.
— Где твой ребенок?
* * *
Я обомлела, в горле застрял комок, и проглотить его было трудно. Отчаянно покраснела, подбирая внятное объяснение, а в мыслях крутилось — откуда он узнал? И что узнал?! Вадим невозмутимо взирал на меня, холодный и чужой, снова став тем жестким тираном, которого я застала, впервые придя в его дом. Я же плавилась, как жидкое стекло, меня бросило сначала в жар, а потом в ледяной озноб.
