Наносившись с Никусей до упаду, я перевела взгляд на оставшуюся у мамы сеструху. Та снова лежала на земле и молча подвергалась истязаниям со стороны малявки Сашки. Не зная, как еще выразить свою захлестывающую за края любовь, Сашка то тянула несчастную сеструху за уши, то с размаху плюхалась ей на спину, то душила ее в объятиях. Папа наблюдал за этим в напряженном негодовании, но терпел, видно, проверяя сеструху на пригодность к жизни с его отпрысками, в то время как мама беззаботно втолковывала ему что-то, размахивая руками.
Отдышавшись, Никуся потащил меня обратно к своему семейству.
— Вот эта мне нравится! — уже издалека прокричал он родителям.
Я обвела его влюбленными глазами. «Мой маленький спаситель», — подумалось мне, хотя я прекрасно понимала, что принимать решение о моей судьбе будет отнюдь не сопливый Никуся, только недавно еще благоволивший ротвейлерам.
— А мне эта! — отпарировала Сашка, пуще прежнего вцепившись в и так пострадавшую шерсть сеструхи.
И тут осознание происходящего окатило меня, как ледяной водой из ведра. Они выбирали! Выбирали кого-то из нас! Тот момент, которого я боялась до колик в животе практически все время, проведенное в приюте, настал. Кого-то из нас они заберут, а кто-то так и останется в холодном вольере под замком и впредь уже один будет наблюдать за взлетающими головами дурных, клыкастых соседей. Нас совершенно неизбежно разъединят. Могла бы я плакать, разревелась бы в голос, а так я просто остолбенела и уставилась на сеструху, которая, по всей видимости, тоже поняла, что тут происходит. Так мы и смотрели друг на друга, будто окруженные туманом, сквозь который до нас доносились спорящие голоса.
— Мы же не знаем, что с ней! А вдруг это что-то серьезное!
— Лечить будем.
— На какие деньги?
— Все обойдется.
— Она классно бегает!
— Она така-а-ая мягкая!
— При чем тут мягкость?
— Та явно умней.
— А эта ласковей.
— Как вообще можно взять одну, а другую оставить в клетке?
Последняя фраза словно пробила туман, который мгновенно развеялся и оставил нас наедине с жестокой реальностью. Я бросила отчаянный взгляд утопающего на маму.
— Ну как? Нельзя же так! — повторила она с дрожью в голосе.
Папа театрально вздохнул и закатил глаза, в то время как вокруг него воцарилась тишина ожидания.
— Что ж, — донесся до нас его голос, натянутый, как струна скрипки (не спрашивайте, откуда я знаю, что такое скрипка, я много чего знаю). — Раз так нельзя, значит, они обе остаются в питомнике и продолжают дожидаться своего счастливого дня.
