И все бы ничего, да был Николя очень красив. Извини, Петрович, описать не смогу. Высокий, худой, тонкокостный. Черты лица правильные, нос прямой, изящные брови. Одним словом девчонки таких любят…
Едва в зону попал, на него Мамука глаз положил. Был у нас там толстый такой грузин, упокой господь его душу, большой охотник до курятины. И вроде никаких прегрешений за парнишкой нет, а уже всем ясно стало, что в девочки его постепенно определяют. За смазливую внешность, по беспределу опустить хотят. И только предлог нужен.
Вот что прикажешь делать, Петрович? Молчал я, молчал, потом не выдержал. Подхожу сзади к Мамуке, хватаю его так аккуратненько за бычью шею и на ушко втолковываю:
— Если ты, мразь, Николя хотя бы пальцем тронешь, я тебе твой короткий и толстый член оторву и сожрать заставлю.
Мамука от таких слов офигел не по-детски, и отвечает:
— Ты что, сука, совсем бессмертный? Ты, — говорит, — видимо берега попутал? Ты сам понял, на кого руку поднял, козел?
Козел на зоне самое страшное оскорбление. Мне бы обидеться, а я ему свое втираю:
— Пацана, — говорю, — не трожь. Пожалеешь, мудила!
Тут он видимо что-то скабрезное подумал, и ржать начал.
— Вах, — говорит, — так вот оно что! Ты красавчика для себя приготовил? Понравился? Ну, так бы и сказал сразу, э. Что мы, взрослые люди, не понимаем, что ли? Что мы молодого петушка не поделим? Зачем ругаешься? Зачем угрожаешь? Нехорошо это!
Вижу, не туда толстяк клонит. Ну, я шейку ему еще сильнее сдавил, так, что в ней что-то хрустнуло. Сунул кулаком под ребра разок-другой. Мамука на колени упал. Хрипит, вздохнуть не может.
— Ну что, — говорю, — толстячок. Опустить тебя прямо здесь, принародно?
Мамука хрипит, головой крутит. Слезу выдавил.
— Вали, — говорю, — в свой барак. А Николя чтобы за версту обходил. Не то не поздоровится.
После такого обращения Мамука к своим землякам убежал. А я немного успокоился. Неизвестность хуже всего. А теперь-то что, теперь все ясно. Вечером всем кагалом на разборки придут, немедленную сатисфакцию требовать.
Так и произошло. Я уже задремать успел. А тут идут толпой, топают как слоны, матерятся. Проснулся я, наволочку с подушки сорвал и за один край держу.
Эх, Петрович, хотели бы убить, молчком заточку в печень ткнули бы, и все. А тут шли демонстративно покарать. Чтобы другим неповадно было. Дужки с металлических кроватей поснимали, вооружились типа. А мне что терять? Я наволочкой одному по глазам шваркнул. И пока тот слезы пускал и выл от боли, я его железяку отжал. И понеслась вода в хату.
