Глаза ее потеряли свой насыщенный золотисто-зеленый цвет. Они превратились в ужасные неоново-желтые глаза хищника.
– Ты могла получить все, что захочешь! – закричала она. Лицо ее заострилось, стало демоническим. Она не была более человеком, но, тем не менее, обладала притягательной красотой, которая одновременно отталкивала и завораживала. Отбросив студенистую массу мозгов и осколков черепа, прилипших к моим пальцам, я встала лицом к ней.
– Мне не нужно ничего из того, что ты можешь дать, – ответила я, понимая, что она собирается убить меня.
Отвергнутый суккуб не может позволить жить отринувшим е.
Ее руки стали тонкими, крючковатыми, когда-то человеческие пальцы срослись вместе, превратившись в клешню, как у какого-то мутанта-ракообразного. Тварь потянулась ко мне, готовая разорвать на куски, но вдруг подняла голову, и я увидела, как в ее сверкающих глазах вспыхнула ярость.
– Ты! – взвизгнула она. – Неверный трус! Пришел закончить то, что начал?
Повернув голову, сквозь слезы разочарования и дождевую воду я увидела, как Кирано вошел в самое сердце лабиринта, все еще держа лазвинтовку у груди. Он поднял руку и крепко сжал бронзовую пластину, закрывавшую нижнюю половину его лица.
Я понятия не имела, что он делает, пока не увидела, как начали сокращаться сервомышцы его руки.
Он потянул за пластину, медленно отрывая ее от своей кожи. Когда медицинские швы разошлись и трансплантированные ткани оторвались от своих костных якорей, кровь хлынула на его лицо. Я видела, каких усилий и мучений стоило Кирано оторвать ее, но его органический глаз был наполнен неистовой решимостью.
В конце концов, пластина отделилась и открыла взору кровавое месиво. За ней тянулись нити из вязкой слизи, оплавленных кусков плоти и измельченных фрагментов костей. Змеящийся резиновый шланг тянулся из пищевода Кирано – имплантат, одновременно являвшийся и частью ребризера, и деталью пищеварительной системы.
Сервитор уронил пластину и вырвал трубку из горла. Когда он извлек его, желтоватая желудочная кислота и кишечные жидкости потекли из оборванного конца шланга. Его открытый рот представлял собой мешанину осколков зубов и гнилых десен. Кирано что-то крикнул приказным тоном, но смысл его слов утонул во влажном ужасе пузырящейся смеси из крови и мокроты.
Это был предсмертный хрип и крик рождения одновременно.
Я не понимала, что он хочет сказать. Была ли это осмысленная фраза или всего лишь вопли проклятой и измученной души.
