Я всем сердцем привязался к убитому Ермоше Матюшкину, хотя видел его всего лишь дважды. В поезде да в кабинете Забродюхина. Вот и вернулся он к жене, "Русь непаханая", честнейший из честных...
"...Кто его?.. Кто могет, кроме Забродюхина..."
"Бред! - повторял я сведенными губами, не ведая еще, что убить мог и случай. А вот создать для убийства условия - климат, как сказал Апоста, разогнать кадровых рабочих, навезти в ледяные бараки хулиганье - тут уж никакого "случая". Все было сотворено Забродюхиным, расписано по графам "доставки рабсилы". Как и возможные "потери". По графе "убыль"...
- Бред! Чтоб так открыто, - твердил я, не ведая еще всех глубин происходящего, и думал лишь о том, чтоб не окоченеть насмерть.
...На буровой ждали вертолета с врачом и милицией. Жгли костры. Но вертолет не долетел, вернулся из-за тумана в Ухту. "Значит, пока что мы как на необитаемом, - заключил Апоста. - Ладно, не впервой..."
Длинноволосый приладил ему, на сломанную руку, лубок из фанеры, раны прижгли спиртом. Апоста только покряхтывал: "У-ух! Не люблю спирт мимо рта".
Рабочие ушли, Апоста полежал под тулупом, матюкнулся - заговорил:
- Слыхал, небось, ежели мороз более сорока, день актируется. Списывается, то есть. В Ухте старые бараки, с лагерных лет, актируют. Ломают. А буровую не остановишь, хоть бы минус шестьдесят на дворе. Что же получается, а? Роблю я в актированные дни, живу в актированном зимнике: летом он - плесень одна. Вот и получается, вся жизнь моя актированная...
Он замолчал, задремал, видно, и я вышел в морозную темь. Зашагал по скрипящему снегу, замотав лицо до глаз шарфом и пытаясь осмыслить увиденное.
Не сразу услышал скрип за своей спиной. Завернул за сарай-склад солярки. И скрип - за мной. Ускорил шаг, и поскрипывание ускорилось. Хрусть-скрип! Скрип-хрусть!.. Признаться, здорово испугался. Подумал, кто-либо из бандитов развязался, выкарабкался наружу. А может, кому-то другому понравились мои сапоги на меху. Или шапка из серого каракуля, пирожок, в которой сюда, на буровую, мог приехать только пижон-горожанин. Вспомнилось предупреждение Забродюхина... Я кинулся бежать, влетел, боднув дверь головой, в котельную. Рядом с огнедышащими котлами, на брошенной телогрейке, спал ребенок. И более никого... Хотел выскочить, но тут дверь открылась и, пригнувшись, ввалился Иван Апоста, прижимая к груди руку в лубке.
- Ты ушел, - забасил он, присаживаясь на скамью из неоструганных досок, - а я тоби попросить хотел. Как ты теперь коснулся моей жизни, понял, что начинать мне надо сначала... - Он оглянулся на дверь и понизил голос: - Ожениться бы надо, а? Сорок исполнилось. Годы, а?.. Домом жить...
