Неужели власть даже и не пыталась опереться на таланты? Хватала тех, кто под рукой?
Ничего подобного! ЦК понимал, что бездарям никто не верит. Знал, в частности, что последователей Суркова в литинституте окрестили "сурковой массой"*.
И долгие годы искало мэтра, авторитет, талант, который помог бы набросить на литературу намордник...
Первый, кого после войны пытались приобщить к карателям, был... кто бы вы думали?.. Борис Пастернак. Это было вскоре после опубликования государственных пасквилей на Зощенко и Ахматову... В доме Пастернака появились тогда никому не известные вежливые мужчины с военной выправкой в штатском и от имени правительства попросили Бориса Леонидовича выступить против Анны Ахматовой, заклеймить позором ее "антинародную поэзию".
Борис Леонидович испуганно замахал руками:
-- Что вы?! Что вы?! Мы с ней друзья! Старые!.. -- Он еще долго что-то говорил, и тогда один из государственных мужей сказал, вставая, холодно и угрожающе:
Между прочим, ваши стихи тоже непонятны народу...
-- Правильно! Правильно! -- обрадованно вскричал Пастернак. -- Это еще ваш Троцкий говорил!..
Больше Пастернака не трогали. Передали заботу о нем... все тому же безотказному Алексею Суркову, который вскоре и выступил с разгромной статьей, уличая Пастернака в чужеродности и процитировав, для пущей убедительности, известные пастернаковские строки:
В кашне, ладонью заслонясь,
Сквозь фортку крикну детворе:
"Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?.."
В тот день, когда появилась в "Правде" эта сурковская статья, пожалуй, впервые для нашего поколения обнажилось полное сращивание аппарата КГБ и Союза писателей СССР. У нас начало складываться убеждение, что это вообще одно и то же учреждение, только отделы разные.
Возьмите любой праздничный номер "Литературной газеты", взгляните на портреты литераторов, ставших, по выражению Галича, первачами. На чудовищно раздутую физиономию Софронова-Геринга. На высохшее мертвое лицо Федина.
Или вот, к примеру, плодовитый номенклатурный критик Борис Соловьев!
Лицо у Соловьева рыхлое, глаза рачьи, выпученно-бессмысленные, по краям толстых губ пена, которую он то и дело снимает уголком платка.
Соловьев -- знаток Блока и всей запретной, любимой им поэзии 20-х годов. Это его отдушина... На отдыхе, развалясь на прибрежном песке, он декламирует забытых поэтов часами, обрызгивая пеной слушателей. "Я сегодня, гражданин, плохо спал, Душу я на керосин променял..." О, он прекрасно знает, что такое настоящая литература!.. И торопится донести властям на каждую книгу, в которой улавливает правду. Впервые он широко прослыл наемным убийцей еще в 48-м году, опубликовав статью "Поощрение натурализма", в которой он разжаловал русский критический реализм в опасный натурализм.
