Отец стоял у меня за спиной. Я не обернулся. Я слышал его молчание. И это молчание было нестерпимым.
Охваченный отчаянием, я крепко зажмурился, мечтая никогда больше не видеть этих муравьев, эту траву, эту тропинку, этот солнечный свет...
Потом открыл глаза и с изумлением увидел, что трава съежилась и почернела, муравьи превратились в обугленные комочки, а муравейник полностью разрушен и превратился в безжизненную яму. И тропа передо мной, казалось, извивалась и кипела; она была похожа на разверстую рану, вспоровшую склон холма с каким-то странным треском и шелестом. И тут я заметил нечто, стоявшее прямо передо мной, изогнутое и почерневшее. Моя левая рука, все еще простертая вперед, вздрогнула и застыла. Я стиснул пальцы в кулак, потом обеими руками закрыл лицо и закричал:
– Остановите это! Остановите!
И тут же почувствовал на плечах руки отца. Он прижал меня к себе.
– Ну-ну, – сказал он, – успокойся. Дело сделано, Оррек. И сделал это ты. – Я чувствовал: он тоже дрожит и слегка задыхается.
Когда я отнял руки от лица, то сразу же отвернулся – я был в ужасе от увиденного. Склон перед нами выглядел так, словно по нему прошел огненный ураган – это была уничтоженная, изуродованная, мертвая земля. Лишь кое-где можно было разглядеть некрупные камни. А та рябинка превратилась в изуродованный черный пенек.
Я повернулся к отцу и спрятал лицо у него на груди.
– Я думал, это ты! Я думал, это ты! Ведь это ты стоял там!.. Ты... – задыхаясь, выкрикивал я.
– Где я стоял, сынок? – Канок говорил со мной очень нежно, прижимая меня к себе, как перепуганного жеребенка.
– Я же мог убить тебя!.. Но я не хотел, не хотел! Я НЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО! То есть сделал, но не желая того! Как же мне теперь быть?
– Послушай, Оррек... Нет, ты послушай меня! Не бойся. Я больше не стану просить тебя...
– И все равно! Я же не в силах управлять этим! Я ничего не могу сделать, когда хочу, а когда не хочу, это делается само! Я теперь боюсь смотреть на тебя! Я на все теперь боюсь смотреть! Что если я... если я... – Но продолжать я не мог и рухнул на землю, парализованный ужасом и отчаянием.
Канок сел рядом со мной на тропу и дал мне время прийти в себя.
Наконец я сел. И сказал:
– Я такой же, как Каддард.
Это звучало и как утверждение, и как вопрос.
– Возможно... – откликнулся отец, – возможно, ты похож на Каддарда в детстве, но не на того Каддарда, который убил свою жену. Ведь тогда он уже утратил свой разум. А в юности безумным был только его дар. Он не умел управлять своим «диким даром».
