Люди старые говорят, что любил царь Петр Лефортова деда пуще родной души. И уважал, ценил златом и великим расположением. А стоило только отойти Францу Яковлевичу в мир иной — года не прошло — отдал Лефортов дворец тому самому Меншикову, а вдову, Лизавету Лефортову, с малолетним тогда сынком Иваном, будущим отцом Антоши, выселил во вдовий дом. В Москву, на край Кукуйской слободы. Ох, и горяч был Петр Алексеевич. И доверчив. Внял наветам подлых наушников, будто б вдова немчуру служивую на бунт подбивает. А когда правды дознался, дворец вернуть наследникам покойного товарища не смог. Не решился обидеть соратника своего Алексашку, так его перетак.
Малой Антоша с батюшкой своим — с Иван Францевичем — исколесил всю Европу. Отец не одной лишь фамилией — умом природным — таки добился царева признания, служил Главою Посольского Приказа. По долгу службы куда только не катался — и в Вену, и в Берлин, и в Рим, и в Париж. Как раз там, во французской столице, и познакомился с итальянским скульптором, что работал по найму лютецких монархов. С Бартоломео Карло Растрелли. А познакомившись, сдружился. К себе позвал. В Россию. Мол, нам такие нужны. Облик страны меняем, новую столицу возводим. Чтоб всем на зависть. А? Как тебе такое предложение? Императорский Зодчий Приказ — это вам не сарай на отшибе. Да и Петербург — не Монмартр.
Сказано — сделано. По рукам ударили и в дорогу. Бартоломео с сыном в Россию едут Петербург помогать отстраивать, а Иван Францевич с отроком их провожают. Чтобы лихие людишки жизни не лишили.
Так безо всякой охраны, и отправились Лефорты с Растрелии в восточные земли. По пути окончательно сдружились. Да и как не сдружиться? Иностранцы на службе русского Государя Императора, Самодержца Российского — иностранцы и есть. Главное слово. Одна судьба — одно счастье. Или горе, может. В тех же рощах куковать…
* * *
— Тиша, глянул бы, каких камушков на колонны матушка Лизавета Петровна с Антон Иванычем прислала? Ну, чего задумался? Не слыхал просьбы моей?
— Слыхал, Ахрамей Ахрамеич, как не слыхать. Смотрел ужо каменюки ваши. Да не каменьи они вовсе, а натурально катыши. Коньи, так их…
— Тихон, дурья твоя башка! Ты скорлупку-то отщипни, вьюноша. Так то они, с коркою, и на коньи катыши обрадуются. Сам камушек в нутрах. Сечешь, оболдуй?
— Что ж вы, Ахрамей Ахрамеич, раньче-то не сказали. Вводють, понимаешь, в заблуждение. Откудов я ведать мог?
— Ну уж, так и в заблужденье. Поражаешь ты меня, Тихон, сего дня во второй раз. Где ж ты слово-то такое услыхал? Впрочем, ладно мне на слова. Корку с какого камня снял?
