- Так что ж, выходит, не пойму, в том, стало быть, ничего плохого нет?
- Ну что с тобой делать! - смеялся Костя. - Как тебя отучить от слов, в которых и смысла никакого? Хорошо, плохо! Кому хорошо, а кому - плохо. Это какой-нибудь Толстой теми словами все пытался очертить, да не Толстой большевики! Это они очень любят рассуждать в своих газетах на такие темы, а сами уж так все запутали, что давно ничего не разберешь: сегодня то хорошо, что вчера было плохо, да и завтра окажется скверным. Что, мол, классу выгодно, а класс с той выгоды за воблу готов душу заложить. Где только ее возьмешь, эту воблу, а за душой нынче никто и охотиться не станет - бери, сколько унесешь, хоть целый мешок. Ты, вон, вчера не поверил той истории - про пустынника, спасавшегося в лесу и своего брата приголубившего камнем от великой любви ко всему человечеству. А между прочим, очень достоверная история. Так же, если хочешь, как про Беломорский канал, про который Солженицын высчитал, что там закопали четверть миллиона строителей. Тоже ведь за ради того, чтоб освобожденное человечество перемещалось из Белого моря в Балтийское на легких яхтах и экспрессах на подводных крыльях. Да и не в том дело, что, как он же отметил, спустя сорок лет по этому каналу одна баржа в день проходит, да и в ней смысла нет, а в том, что любовь к человечеству уж обязательно вырождается в смертоубийство - камнем ли брату по голове или энтузиастов за колючей проволокой цынгой да морозом в штабеля. О себе думать надо, Лев Ильич, себя спасать, а о человечестве Господь позаботится, если сочтет это нужным.
- Ты б хоть остановился, - сказал Лев Ильич, - ты на каждом слове себе противоречишь - я уследить не могу. Тебя даже на противоречии не поймаешь, потому это уже и не противоречие, а... дискретность какая-то...
- Сообразил! - хохотал Костя. - Значит, тебе больше улыбается про себя позабыть, не иметь своей воли, хотения, все, что собрал, скопил, чем гордился, чем этой ночью радость... ближнему... - хохотнул Костя, - доставил, небось, слезы счастливые увидел? Все, что вспомнилось, обнажилось в тебе, заговорило ото всего от этого отказаться? Хоть тебя отпустили - снова, значит, себе на плечи взвалить свою путаницу и еще к тому ж новую, что тут вон эти церковные кадры наворотили... Вон, еще дочка у тебя поспевает, и ее...
- Господи, - сказал Лев Ильич, - спаси и помилуй меня...
Он поднял голову. В комнате, словно посветлей стало, облака, что ль, разошлись, ему солнце ударило в глаза, чуть даже ослепило, перед глазами покатились разноцветные круги, он протер глаза, открыл и вдруг приметил, у Кости на штанах - ноги по-прежнему у него переплетены перед стулом обозначилась клетка... Лев Ильич еще раз вытер взмокшее лицо платком.
