. Раб сего последнего выхватил меч у того самого воина, который вел его, и прежде всего умертвил своего господина. «А теперь, – сказал он после этого, – мне время позаботиться и о себе; господина я уже освободил». С этими словами он пронзил себя одним ударом. Представь мне кого-нибудь, кто более славным образом избавил бы своего господина.
[1] Цезарь осаждал Корфиниум[115]; в осажденном городе заключен был Домиций. Последний приказал врачу, который был в то же время его рабом, подать себе яду. Встретив с его стороны отказ: «Что ты медлишь, как будто все это зависит от твоей власти? Я прошу смерти с оружием». Тот обещал (исполнить желаемое) и дал выпить безвредное лекарство. Когда Домиций впал от этого в усыпление, раб подошел к его сыну со словами: «Прикажи стеречь меня, пока по исходу дела не убедишься, яду ли дал я твоему отцу». Домиций остался в живых и был пощажен Цезарем; первым, однако, спас его раб.
[1] Во время гражданской войны[116] один раб укрыл своего господина, подвергшегося проскрипции. Надев на себя его перстни и одежду, раб этот вышел навстречу палачам, говоря, что ничего не имеет против исполнения ими того, что им приказано, и затем простер свою выю. Каким надо быть мужем для того, чтобы иметь желание умереть за господина в то время, когда редким проявлением верности было нежелание своему господину смерти; чтобы остаться мягкосердечным среди всеобщей жестокости и верным среди всеобщей неверности; желать в награду за верность смерти в то время, когда назначались большие награды за измену?
[2] Не обойду молчанием примеров и нашего века. В царствование Тиберия была распространенной и почти всеобщей неистовая страсть к доносам[117], опустошавшая Римское государство хуже всякой междоусобной войны. Подхватывались речи пьяных и откровенность шутников. Ничего не было безопасного: доставлял удовольствие всякий случай проявить жестокость и не ждали результата обвинения подсудимых, так как он всегда бывал один. Раз бывший претор Павел обедал в одном обществе, имея перстень с камнем, на котором было рельефное изображение Тиверия. Я допустил бы весьма большое неприличие, если бы стал подыскивать слова для описания того, как он взял горшок с нечистотами. Это обстоятельство немедленно было замечено одним из известных сыщиков того времени (Мароном). Но раб человека, для которого подготовлялись козни, вырвал перстень у своего господина, находившегося в состоянии опьянения; когда же Марон пригласил гостей в свидетели того, что изображение императора было брошено в нечистоты, и приступил уже к составлению бумаги для подписи (акта), раб показал, что перстень находится в его руке. Кто говорит об этом рабе, тот вспомнит и того гостя (Марона).
