[1] Кесарь Калигула подарил жизнь Помпею Пенну[44], если можно так сказать про того, кто только не отнимает; и затем, после освобождения, когда тот благодарил его, протянул для поцелуя левую ногу. Те, которые оправдывают этот поступок и утверждают, что он был сделан не по высокомерию, говорят, что Гай имел желание показать позлащенный, или, вернее, золотой, башмак, изукрашенный жемчугом. Итак, продолжают они, что же, в самом деле, унизительного, если бывший консул, не находя для поцелуя более чистого места на всем теле, поцеловал золото и жемчуг? [2] Человек, рожденный на то, чтобы обычаи свободного государства заменить персидским деспотизмом, не придавал значения тому, что престарелый сенатор, несмотря на свои заслуги, на виду сенаторов умолял его, повергшись таким образом, как повергались побежденные неприятели пред своими врагами: он ниже колен нашел нечто такое, чем мог попирать достоинство свободного человека. Не значит ли это попирать государство – и притом (как заметит иной, ибо и это может относиться к делу) попирать левой ногой? Еще было бы небольшим проявлением постыдной и наглой надменности со стороны императора – в легкой обуви[45] слушать уголовный процесс бывшего консула, если бы он не поднес своей подошвы к лицу сенатора.
[1] Какое бессмысленнейшее зло – гордость большим богатством! Как приятно ничего от тебя (гордец) не получать! Как ты умеешь обращать всякое благодеяние в обиду. Тебе доставляет удовольствие всякое излишество! Все обращается к твоему позору! Чем выше ты превозносишься, тем ты ничтожнее и только показываешь, что тебе не дано разуметь те блага, которыми ты столько гордишься. Все, что ты даешь, ты сам же разрушаешь. [2]Поэтому хотелось бы спросить: что внушает тебе такую гордость? что искажает твое лицо и внешний вид до такой степени, что ты, можно подумать, скорее предпочитаешь носить маску, чем иметь свой естественный вид? Благодеяние приятно в том случае, когда оно оказывается с любезным и, по крайней мере, спокойным и кротким видом; если же его оказал человек высший меня, то в том случае, когда он не возносился предо мною, но был по возможности благосклонным, снизошел до равенства и устранил от своего благодеяния всякую торжественность, если он выбрал удобное время, стараясь о том, чтобы помощь явилась скорее в удобный, чем в затруднительный момент. [3] Словом, убедить надменных людей, чтобы они не уничтожали своих благодеяний своею гордостью, – это значит показать им, что их благодеяния не оказываются на самом деле большими потому только, что даны с большим шумом, – и что даже сами они не могут от этого выиграть, и что надменная важность есть важность пустая и притом подвергает ненависти то, что надобно любить.
