Был октябрь. Ранние сумерки опускались на город. Ветер шевелил обнаженными ветвями тополей, заметал с сырого асфальта на бордюры желтые листья. Где-то неподалеку приглушенно и устало урчали машины. Но в воздухе, пропитанном нефтяным перегаром и запахом прелой листвы, витал сырой и свежий дух реки. Вадим Владленович знал, что Ангара где-то рядом. И вот, втягивая в себя ее запах, впервые пожалел, что все свободное время просидел в гостинице.
— Моя квартира неподалеку, — сказала Мария Александровна. — Вы не хотите пройтись по вечернему городу?
— Да, конечно! С удовольствием! — ответил Вадим Владленович, не смея взять ее под руку. Он чувствовал себя неловко в присутствии двух женщин, от того, что Мария Александровна могла не весть что подумать о его связи с Сонькой-Танькой.
— Погода прекрасная. Осень. Я так люблю октябрь, — затараторила та, прижимаясь к местной знаменитости с другой стороны. — Ваша прошлогодняя коллекция демисезонной одежды и сейчас у меня перед глазами. О, Господи! Свободного покроя пальто с пелериной. Серый плащ… Я так мечтала стать модельером, а живу в общежитии у сестры… Я ведь из Зимы. Наверное, хорошо в эту пору в загородном доме, где есть печи. У нас отопление еще не включили. Холодрыга. Бр-р-р! — ловко, как цыганка в танце, она потрясла плечами. Я бы и дворником пошла в загородный дом. Лишь бы была теплая отдельная комната. У вас есть дворник?
— Есть! Охранник и садовник. Хорошую прислугу найти трудно. Все воруют. Все необязательны и ленивы, — без раздражения, как о неизбежном зле, обронила Мария Александровна. И можно было понять, что на Сонькино предложение она выставляла условие.
Трое вышли на набережную. Среди темнеющих крыш золотились вдали купола с крестами. Дородный Государь император в мужицких сапогах и шароварах, сжимал в кулак бронзовую руку, указывая в верховья реки. На другом берегу Ангары сверкала цепочка огней несущейся на запад электрички.
— Читая ваши статьи, я представляла вас иначе, — чуть придвинулась к гостю Мария Александровна. — Вы нисколько не похожи на бескомпромиссного советского интеллигента, каковым представляетесь.
— Щеки лопатой, нос картошкой! — попытался шутить он. Шутка не была принята, не была и услышана.
— Впрочем, не так давно, читая пятый номер, я засомневалась: да атеист ли вы или верующий на свой особый манер?
— Скорей всего атеист и даже материалист, хоть нынче это не модно! — громко как с кафедры продекламировал Вадим Владленович. — Я не считаю нужным что-то скрывать или недосказывать. Уж если идти к Богу, то путем разума и логических умозаключений — только такая вера истинно свободна и прочна. Чувственная вера — рабство!
