Сквозь гнев и удивление в Гильгамеше пробивалось воспоминание, вначале смутное, потом все более уверенное. Разговор в храме матушки, слова и улыбка жрицы. Неужели так скоро? Он уже не слушал Энкиду, он во все глаза разглядывал сюрприз, поднесенный ему богами. Хотя вокруг Урука простирался ровный бескрайний мир, раньше Гильгамешу казалось, что с появлением второго Большого ему станет тесно. Но вот пришел Второй — и, удивительно, даже сражаясь они не мешали друг другу. «Что же я гневался? — недоумевал Хозяин Урука. — Ведь поединок наш был радостью, ведь мы испытали друг друга и восхитились, обнаружив равного себе. А равный — не соперник, равный — друг!.. Как странно! Значит Нинсун говорила мне о нем! Вот он, лев, о котором я мечтал. Клянусь Энки — он и правда лев!»
— Как это хорошо! — перебил Гильгамеш все увещевавшего его Энкиду. — Ты странно выглядишь, но мое сердце тянется к тебе. — Решившись, как всегда, разом и окончательно, он вскричал. — Сделанный Энки, Могучий, я хочу, чтобы ты стал мне братом!
— Братом? — теперь уже не было предела изумлению мохнатого богатыря.
Где-то негромко взвизгнула и захлопала в ладоши Шамхат. Уже изрядно сгустившаяся вокруг них толпа загудела. — Непременно братом! Я хочу, чтобы рядом со мной был такой человек. Идем, Энкиду, брат, к матушке, к мудрой Нинсун. Нужно, чтобы она увидела тебя, поговорила… Идем же, идем!
Схватив Энкиду за плечи, Гильгамеш повлек его сквозь толпу. Расступаясь перед героями, урукцы дали волю неизвестно откуда взявшейся радости. Поединок, примирение, восторженные слова — все это откликнулось в их душах детской уверенностью, что ОТНЫНЕ ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. Как дети они подпрыгивали, воздев руки к небесам, как дети падали ниц, стараясь коснуться губами ног богатырей. Распевали все, что приходило на ум, — и в священные песнопения об Энлиле, Ану, Инанне вплеталось новое имя. А Гильгамеш тащил Энкиду в Кулабу и захлебывался от переполнявших его чувств.
Когда любопытство и ревность смешиваются, получается одна из самых мучительных, неодолимых страстей на свете. Одно подхлестывает другое, они растут как на дрожжах, пожирая друг друга и превращая своего хозяина в совершенно новое существо.
Именно это произошло с Агой, сыном Эн-Менбарагеси. Владыка Киша, могучего, надменного, огражденного стенами города, мнил себя первым героем в землях черноголовых. При Эн-Менбарагеси, при Аге глава Киша вознеслась так высоко, что шумеры прислушивались к любому слову, доносящемуся из-за врат кишского храма Энлиля. Ага ходил за славой на север, вдоль непокорных вод стремительного Тигра, ходил на восход, в горы восточных бормотал, в страну Аншан. Он привозил в Киш добычу, приводил красивых пленниц, благословение богов и молву, превозносившую его достоинства. Героев, составлявших дружину Аги, знали чуть ли не по именам; ни в одном граде черноголовых не было такого количества искусных бойцов. Ага холил их, ни в чем не отказывал, воспитывая в сердцах дружинников убеждение, что они люди высшей крови. Ага прекрасно знал, какова доля заслуг этих безрассудных людей в его славе. Однако и сам он был великим героем, безрассудным бойцом, боявшимся только ревнивых шумерских богов.
