Гильгамеш не вспомнил бы об Ишхаре и ее празднике, но она сама пришла к нему на порог. Пришла в облике толпы бородатых мужчин, перемазанных желтым и багровым, в треугольных передниках и медных браслетах. Северяне принесли серебряные слитки, бирюзу и, поминутно становясь на колени, упрашивали Большого смягчить его завет хотя бы на один день. Гильгамеш принял подарки, но долго не мог понять, о чем идет речь. Подталкивая друг друга локтями, страдальчески и ернически одновременно, улыбаясь, купцы попытались объяснить. Они говорили косвенно, переводили со своего языка на шумерский тяжеловесные обороты и подобострастно заглядывали в лицо Большого: дошло ли до него наконец?
— А-а! Понял! — топнул ногой Гильгамеш и с детской досадой выругался. — Неужели с самого начала было трудно сказать прямо: «наши боги требуют, чтобы завтра мы спали с женщинами»?!
— Нам сложно объяснить, о, Столп Урукский, — почтительно сказал выборный глава купеческого квартала. — Госпожа Ишхар не любит прямоты в словах, она как девственница скрывает кисеей лицо свое, как дикая верблюдица мчится в просторах степей…
— Ага, чтобы потом, наигравшись, слаще было получать мужскую силу! — вставил Гильгамеш. — Я богиню вашу не понимаю и не знаю… — Видимо, он хотел отказать им, но мальчишечье озорство вдруг заставило его рот раздвинуться в веселой улыбке: — А ведь я могу узнать ее!
Озорство решило дело. Большой дозволил северянам познать женщин и, конечно же, сам был приглашен на празднество.
— Только не сметь шутить со мной шутки! — пригрозил напоследок он. — Я хочу увидеть Ишхар и узнать ее!
В назначенное время, разряженный как жених, Гильгамеш подошел к дверям купеческого храма. Скороходы, слуги, скопцы, отступя на несколько шагов, с любопытством ожидали возможности заглянуть внутрь, ожидали, когда дверь отворится. Храм был прост, его стены покрывала серая штукатурка, люди с севера не украшали храм извне. Зато вокруг все было вычищено, выскоблено и уложено сухой, ароматной травой. Перед входом стояли палки, повязанные пучками желтых лент, мимо сновали озабоченные купеческие слуги, изнутри доносились протяжные, не очень ладные звуки — словно сразу несколько жрецов пробовали голос. Глаза Гильгамеша горели интересом: он с удовольствием оттягивал решающий момент. Северяне обещали начать церемонию только с его приходом. Для пущей торжественности Большой должен был трижды ударить в двери.
Сдерживая нетерпение, Гильгамеш прислушивался к далекому шуму строящейся стены, приглядывался к чистому, сухому после давешней грозы небу и ни о чем не думал. Но вот, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу, он поднял руку, собравшись ударить по двери.
