— Фил, — сказала Лалли, присев к столу. Рептон развалился в плетеном кресле перед камином. — Я не в силах больше ждать. Я должна найти себе работу. Мы делаемся все беднее и беднее. Дальше так нельзя, это бессмысленно. Я больше не могу этого выносить.
— Нет, нет, милая, этого я не допущу.
— Но я должна! — воскликнула она. — Ну, почему ты такой гордый?
— Гордый, гордый! — Он, не отрываясь, глядел на огонь, и его усталые руки безвольно свешивались с подлокотников. — Ты не понимаешь. Есть вещи, с которыми плоть должна смиряться, и дух человека тоже призван смиряться с ними…
Лалли нравилось слушать, когда он так говорил, и слава богу: ведь Рептон был весьма склонен к подобным рассуждениям. В глубине души Лалли была убеждена, что Рептону вполне доступна великая, почти непостижимая мудрость.
— Дело не в гордости, дело в том, что жизнь, во всяком случае — моя жизнь, подчинена определенным правилам, и допустить этого я не могу. Я бы этого не вынес, я бы покоя не знал. Не могу тебе этого объяснить, Лалли, ты просто должна мне поверить. — Хоть в голове его и было пусто, но было гордо поднято чело.
Он говорил быстро и закончил почти со злостью:
— Если б у меня были деньги! Не для себя. Я-то могу вынести все, все, что угодно. Так уже бывало раньше, и я выдержу это еще не раз, я уверен. Но я обязан подумать о тебе.
Это было совершенно невыносимо. Лалли вскочила, подошла к Рептону и остановилась перед ним.
— Ну, почему ты такой глупый? Я сама могу подумать о себе, и сама о себе позабочусь. Я тебе не жена. Ты гордый, но не могу же я из-за этого умирать с голоду. Я тоже гордая. Я тебе в тягость. Раз ты не даешь мне работать, пока мы живем вместе, то я уйду от тебя и буду зарабатывать сама.
— Уйдешь! Бросишь меня в такой момент, когда все так скверно? — На его бледном лице промелькнуло смятение. — Ну и прекрасно, уходи, уходи, пожалуйста! — Но тут же, растроганный и опечаленный, он взял ее руки в свои и принялся ласкать их. — Не глупи, Лалли, это временные осложнения. Я знавал худшие времена, и они никогда не продолжались долго, всегда что-нибудь да подворачивалось, всегда. Во всем есть доброе и злое начало, но добро всегда побеждает, вот увидишь.
— А я не хочу ждать, когда оно победит. Я в него не верю, никогда его не видела, никогда не чувствовала, мне от него нет никакого проку. Я могла бы пойти и украсть, могла бы пойти на панель, сделать любую гадость — мне все равно. Но что хорошего в добре, если от него нет никакого толка?
