За нами — капельниц лапша, и простыни, как крылья;
Туда, где новая заря осветит наши дни,
Чух-чух, мы весело влетим, почти что без усилья,
Такая радостная я, хорошие они —
Под скрежет рам и стук колес, на сбившихся матрасах,
Вот так, под окрики сестер, глазеющих нам вслед,
Вперед, наш белый паровоз, мы души, а не мясо,
Вези-вези, нам дела нет, на свет, на свет, на свет…
Ты выглядишь не больше, чем на тридцать,
На этом фотоснимке крупным планом.
Мне за тебя легко не застрелиться:
Любовь-морковь, привычные обманы,
Всё волчьи скулежи да сучий потрох,
И вниз башкой — в похмельную блевоту.
…Я ружья чищу, весело и бодро
Насвистываю марши для охоты.
Почти не зла, спокойна, не жестока,
Из пластика прихлебываю Лету —
Портвейный яд подземного потока, —
Причувствываясь к новому букету.
Каждому, каждому по утрам
Недодавали — счастья.
Родина всем мировым ветрам
Сердце — и все, прощайся
С берегом — лодка, с парусом — порт,
С горлом — волна мелодии…
Яблоко — смерть моя, горький сорт, —
Вызрело в огороде.
В руки бери его, нежь глаза,
Ветром продуты листья
Яблонь, врастающих в небеса,
Яблонь — от смерти к жизни.
Нам обоим есть, что скрывать, мы поэтому дружим,
Сторонимся тех, кто знает про нас, что знает,
А мы думаем друг о друге: «А он не знает!» —
Это значит, что надо быть теплым, как с чаем кружка,
Это значит, что можно, окутав покровом тайны
Свой нелегкий секрет, свой скелетик в пеленках детских,
Улыбаться легко и радоваться по-детски:
«Нет, не знает…» — и это, Господи, не случайно,
Что такие уроды, что хуже, чем все другие, —
Нас, изгоев, задразнят, наверное, на перемене,
Значит, нужно вдвоем отбиваться, да, непременно,
Поцелуями в сердце залечивать невралгию.
Наши страшные тайны — украденные конфеты,
На контрольных шпаргалки, «люблю» впопыхах за школой…
Мы сообщники по безумию, правде голой,
Неприличным поступкам, промахам, волчьим билетам.
Мне ни чуточки не интересно и не известно
Про него, а он про меня не в курсах, конечно,
Что там было, гореть за что со стыда нам вечно,
Не отмыться теперь… Ничего не слыхала, честно.
Мир поматросил да отпустил:
Выдано, что заслужено.
Кто-то любил черный винил,
Кто-то — белое кружево.
Кто — в кегельбан играть, кто в слова,
Как это все считается?
Фол с королевой. Душа жива.
Шарик еще катается.
Помнишь ли, как мы тянулись
К темной прохладе костела
С бедных и шляхетских улиц —
Майских, пустых и веселых
(А из-под Божьего Тела
Бьют родники, воды бродят),
Где нам всего было дела —
