Как косточки маленьких птиц…
Машинально облизнув губы, Май ускорила шаг. От запаха цветов кружилась голова, а дневная духота еще не скоро сменится прохладой.
У самого крыльца она остановилась и прислушалась.
Ничего.
Матушка вечерами возилась на кухне, окна всегда были открыты, горели свечи, а сейчас двухэтажное здание стояло темным.
Мертвым.
Осторожные шаги к входной двери нарушали тишину, отчего становилось только страшнее. Матушка должна была выйти навстречу, спросить, где Май Пожинающий носил, накричать, отправить в комнату и припоминать ей эту оплошность всю следующую неделю.
Ничего. Не скрипело крыльцо, не загорался свет.
Май протянула руку к тяжелой люзовой ручке и повернула ее. Даже дыхание затаила, только бы не привлечь лишнего внимания. По спине струился холодный пот, а в горле пересохло так, что вся влага мира не могла бы это исправить.
Дверь тихо качнулась внутрь, открывая голодный черный зев притихшего дома.
Осторожный шаг. Треск под ногой, да такой оглушительный, будто кто-то пальнул из пистолета.
Проклятье, ни зги же не видно!
Май пошарила слева за дверью и нащупала простенький фонарь с крохотной люзовой пластинкой внутри. Стоило только стукнуть по ней несколько раз, как пластинка завибрировала, распространяя вокруг теплый, желтоватый свет. Его едва хватило, чтобы выхватить из темноты краешек лестницы на второй этаж, провал двери, ведущей на кухню, и часть прихожей.
Бросив взгляд под ноги, Май оторопело моргнула и, отступив назад, с размаху врезалась в дверной косяк. От острой боли в лопатке воздух со свистом вырвался из легких. Его не хватило даже на задушенный писк, что уж говорить о полноценном крике.
Зажав рот рукой, она медленно осела на пол и зажмурилась из последних сил, будто пыталась отогнать навязчивое видение.
Это все не на самом деле!
Не на самом деле!
От порога вперед тянулась широкая золотая полоса. Точно такая же, какая была возле пещеры, только это золото выглядело застывшим и хрупким.
Казалось, что можно протянуть руку и отколоть кусочек, но Май не прикоснулась бы к этой дряни и десятифутовой палкой.
В трех футах от двери, в совершенно неестественной позе, на полу застыла матушка.
Руки были раскинуты в стороны, а ногти так глубоко вошли в отполированные временем и обувью доски, что пальцы покрылись тонкой корочкой запекшейся крови.
Она почти сорвала их. Будто ноги отказали, и все, что оставалось – это ползти прочь от неведомой жуткой угрозы, даже если для этого ей приходилось оставлять на полу частицы плоти и крови.
