Годунов был в этой квартире считанные разы. Окна выходили на скверик, больше похожий на пустырь, — не разрослись ещё чахлые саженцы, не стали настоящими деревьями, — посреди которого стоял отнюдь не сказочный белый камень.
На камне бронзовело: "В память о мужестве и стойкости 201 воздушно-десантной бригады, 146 отдельного конвойного батальона внутренних войск НКВД, проявленных в бою с немецко-фашистскими захватчиками на северо-западной окраине города Орла 3 октября 1941 года. Вечная слава героям".
В бою, о котором Годунов, наверное, знал все, что только можно было узнать. Потому что этого "всего" было до обидного мало, приходилось домысливать и… и понимать, что придумки эти вполне могут войти в противоречие с реальной историей.
Годунов возвращался домой. В родительскую однушку с окнами на мемориал. С вокзала — через весь город, это почти час на трамвае. Треть уже позади, и…
Пышнотелая вагоновожатая что-то проскрипела в микрофон.
— Чего? — вскинулась бабуля в газовом платочке поверх тщательно завитой седины.
— Чё? — тинейджер стянул на тощую шею большущие наушники.
— А что вы хотите, десятый час, дорога перекрыта, возложение, — спокойно ответил мужик, который с равной вероятностью мог оказаться и рабочим, и учителем, и клерком каким-нибудь, винтиком государственной машины.
— Вагон дальше не пойдет! — солидарно гаркнула тетка-водитель, благо не в микрофон. — И когда пойдет — не знаю. Часа через два, не раньше. Так что кому на МолОчку — ногами быстрей дотопаете.
Странно, но именно в этот момент Годунов в полной мере осознал, что вернулся. Как только не именуют на российских просторах всяческие торжища, но Молочкой центральный рынок называют только в Орле.
На Молочку он не собирался. Но все равно вышел. Наличие чемодана прогулке никак не способствует, однако же… В конце концов, не такой уж он и тяжелый, чемодан, в нем всего лишь стандартный дорожный набор да ноутбук "мечта попаданца" с горой военно-исторической литературы, кучей альтисторических романов и несколькими стратежками. Годунов не считал себя ни историком, ни, упаси Господи, геймером (на пятом-то десятке!), да и сказки о суперменах, с ходу начинающих менять историю, его уже изрядно притомили.
Он вообще никогда не ставил увлечения выше службы. То есть, по мнению бывшей супруги, был редкостным занудой. Бывшая всерьез полагала: выше службы для него в этом мире не существует ничего вообще и вовсе. Именно она однажды сказала: такие, как он, Саня Годунов, созданы не для службы — для служения. А в череде предшествовавших разводу семейных сцен чаще прочих звучало высказанное с полной убежденностью обвинение: "Твои приборы тебе дороже живых людей!" Как-то, в довесок, было брошено: "Ты у нас весь такой правильный, здорового авантюризма в тебе ни на грош. Ты, наверное, даже в детстве по деревьям не лазал, с пацанами не дрался и девчонок за косички не таскал!" Бывшая в совершенстве владела пресловутой женской логикой, отягченной высшим образованием и природной склонностью к демагогии: в пару фраз могла заложить такое внутреннее противоречие, какое от одного, даже очень осторожного, прикосновения детонировало. Начни он, допустим, объяснять, что хороший командир должен, прежде всего, уметь находить контакт с людьми, — тотчас услышал бы, что у него машинное мышление и он инструкция ходячая, которой, разумеется, чужды спонтанные — истинно человеческие! — поступки. Хорошо, хоть профессионала в нем жена признавала без колебаний…
