— Хорошо, я тут. Это… — что-то маленькой и черное с множеством лапок убежало из-под кожи за кровать. — Что там такого важного? — процедила Виддершинс. — Я уже хотела уйти отсюда.
С пугающей мягкостью после настойчивости Ольгун направил ее внимание на голову.
Она ничего не понимала. Улыбка и зияющие глазницы были неузнаваемы. Лицо, если его можно было так назвать, ничего не значило.
Но было что-то в форме головы. Она что-то вспоминала, это стучалось в дверь ее сознания, и она понимала, что не хотела открывать.
— Ольгун… — она умоляла, даже не зная, из-за чего. Волны сочувствия охватили ее, разбились о напряжение в ее душе.
И она заметила — позволила себе заметить — тусклые цвета одежды трупа. Они когда-то были темно-красными, темно-синими и лиловыми.
Крик пронзил ее уши, ужасно громкий. Ее горло горело, но Виддершинс не могла понять, что кричала сама. Как безумная, она сорвала одеяло, отбросила в сторону. Она отчаянно впилась в ладонь трупа. Кожа облетала в ее пальцах, цеплялась за ее одежду, но ей было все равно. Не было отвращения, не было ничего, она хотела ошибаться.
Но не ошиблась.
Кольцо упало со стуком, забрав палец с собой. И на нем была печать, которую она знала.
Голова льва в маске.
Дрожа, с точками перед глазами, Виддершинс отшатнулась от кровати. От кровати и тела самого доброго человека, которого она знала, ее приемного отца во всем, кроме имени. От Александра Делакруа.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Она не могла дышать. Не могла думать. Крики и всхлипы, будто раненый зверь бросался на все, что было рядом. Дыры на перчатке, царапины на плоти под ней, алые ручьи лились на грязные половицы. Она едва замечала это, а потом лишь смутно поняла связь между этой ночью и неровной дырой в хлипком дереве стены.
Ее желудок пылал. Комната накренилась, и она не понимала, как не упала на пол. Она повернулась, пытаясь бросить мечом через комнату, но от поворота ее занесло, и она упала на пол. Там она лежала, грудь вздымалась, по лицу стекали пот и слезы. Крики сменились тихим скулением.
И она ощутила прикосновение Ольгуна, его безумные попытки утешить ее, успокоить. Слов не было, а эмоции в ней казались далекими и лишенными значения.
А потом она ощутила огонек ярости за ними. Божественный гнев питал и питался ее гневом, ревущим под поверхностью. Гнев, которым Ольгун с трудом управлял, пока утешал ее.
Этого хватило. Если он так старался ради нее, она могла ответить тем же. Она не радовалась этому, но ей нужно было взять себя в руки.
