а обречённые плоды таят семя
и, разбиваясь, прорастают?..
Рождённая осенью,
ты видишь, как обнажается лес,
улетает птица, прячется зверь.
Под проливным дождём
ты одна утешаешь всеми покинутую землю.
Легковесная, где тебе заподозрить,
Что всё это — не агония умирающего,
Но отдых роженицы перед новыми схватками…
А ветер гонит тебя, как осенний сор.
2.
Если два человека не встретились —
думаю: кем бы они могли стать друг для друга?
Если молнии столкнулись —
плачу о дереве, оказавшемся посередине.
Во всём боль — в совершённом и упущенном.
Зима не страшит меня глухими снегами —
снег станет влагой, питающей деревья.
Весна не обольщает зеленью листьев —
к концу лета они зачерствеют и опадут.
Во всём боль — разочарованием грозит опыт.
На тысячах дорог заблудился ручеёк детства —
о нём напоминает жажда.
И какие бы источники ни насыщали —
нет воды слаще.
Во всём боль — обретая, торопим утрату.
Мечтая о будущем ребёнке —
невольно вспоминаю ушедших близких.
И нет мне утешения —
только при мысли о ребёнке высыхают слёзы.
Нянчу его в сердце своём,
как самую сокровенную надежду.
3.
Здравствуй, провинция детства,
вольные пустыри,
где босоногие дети,
голенастые одуванчики,—
вчера, сегодня, всегда! —
так и норовят
увязаться за ветром.
Здравствуй, ржавая речка,
кисельные берега, —
ты течёшь
из самого сердца земли,
где немногословные отцы и деды
вырубают чёрный огонь,
чтобы согреть и дальних, и ближних.
Оттого
здесь зимы холодные,
лица синие от пыли,
а речка красная и едкая —
так въедается,
что никаким душистым мылом
не отмыть, не залечить любви
к рабочему городу,
к молчаливым людям его,
добывающим
чёрное золото,
чёрный хлеб —
горючий уголь.
Здравствуй, провинция детства!
Нас унесло первым ветром,
а возвращаемся долго —
через
каждодневный труд,
города и годы,
встречи и потери,
через потаённые лабиринты судьбы,—
мы возвращаемся к тебе.
И всё мне помнится, как ото всех тайком
по аспидной доске крошащимся мелком,
не одолев внезапного волненья,
я первое пишу стихотворенье.
О, как дрожит божественно рука!
А в синеве окна нездешняя звезда
всё медлит и влечёт неведомо куда —
мерцающий мелок в руке незримой Бога,
моя душа у горнего порога,
что смотрит на меня издалека.
