— Нет, — я прохожу мимо него. Меня уже тошнит от этих ублюдков, задающих один и тот же вопрос. — Она будет готова, когда я, блин, скажу, что она готова.
— Почему она не готова, Макс? — спрашивает Эрл. Я останавливаюсь и, медленно повернувшись, смотрю на него. Гнев пульсирует по моим венам при мысли, что на самом деле придется её отпустить.
— Потому что она не готова, — я делаю к нему шаг. — У неё была жизнь, и потребуется гораздо больше треклятого времени, чем грёбаное отчаяние, чтобы разбить надежду, — ещё один шаг. — Вот почему.
— Что ж, если она не будет готова ещё через одну неделю или около того, можно будет просто убить её, — он ухмыляется, показывая свои грязные, кривые зубы. Эрл тянется к пиву, и я выбиваю его у него из рук. Банка ударяется об пол, пена разбрызгивается. Он оглядывает меня с ног до головы, скорее всего обдумывая то, как сильно я надеру ему задницу, если он попытается мне что-нибудь сделать.
— Как я и сказал, — говорю я, собираясь выйти из комнаты, — она будет готова тогда, когда я скажу, что она, чёрт побери, готова. И её мы убивать не будем. Я скорее убью тебя, сукин ты сын.
— Можно подумать, — кричит он из кухни, — что ты к ней неровно дышишь.
Игнорируя его замечание, я быстро поднимаюсь по винтовой лестнице и запираюсь у себя в комнате. Я меряю комнату шагами, потирая ладонями лицо. Долго пялюсь на пачку сигарет в углу комода, потом хватаю её и зажигаю одну сигарету, дымя как чёртов паровоз по пути к окну. Зажимаю сигарету между губами, пока пытаюсь открыть старую деревянную раму. Наконец она с грохотом широко распахивается, скрипя, кода я поднимаю её. Холодный декабрьский ветер врывается внутрь, и у меня напрягаются мышцы. Вот, что мне нужно, — охладиться. Что-то, что вернёт меня в реальный мир, что-то, что встряхнёт меня и вернёт к тому, что я должен сделать, но потом ветер вздымается вверх, и я чувствую женственный запах Авы, исходящий от моей кожи. Я зажмуриваю глаза и со стоном вдыхаю, снова поднося к губам сигарету. Никотин проникает глубоко внутрь моих лёгких густым облаком.
Ей придётся уйти отсюда. В конце концов — живой или мёртвой, и прямо сейчас, я пытаюсь решить, какой путь лучше. Что хуже для неё: быть проданной какому-то придурку или быть убитой мной? Я мог бы сделать это, и она даже не узнает. Пока она спит. Я мог бы открыть дверь и пустить пулю ей в голову, и она даже не выйдет из царства сна. Но от этой мысли у меня к горлу подступает желчь. Я бы этого не сделал. Нет необходимости. И я не позволю продать её. Вот, что мне нужно решить на самом деле: собираюсь ли я оставить Аву, или я собираюсь её освободить.
