). — Я подумал, если тебе нравится читать, то вероятнее всего понравится и писать. Поэтому вот.
И я таю вновь.
Он присаживается на край матраса, его ладонь ложится на мою ногу.
— Нравится? — спрашивает он
— Нравится что? — я провожу ладонью по коже, воодушевленная чувством чего-то совершенно нового.
— Тебе нравится писать?
— Я говорила серьезно, когда сказала, что постоянно писала стихи…
Он ложится на матрас, его пальцы легко скользят по моей голени.
— На самом деле? И какие именно?
— Готические. Ну, ты знаешь, нечто тёмное.
— Хм, понимаю. Это связано с комментарием про тьму внутри тебя и тем остальным, что ты говорила, — он издаёт крошечный смешок. — Сколько тебе было, когда ты начала писать?
— Пишу с пятого класса.
— Ты была юной.
— Ну да, — я сглатываю. — Иногда просто нужен способ, который поможет выплеснуть всё, что накопилось внутри, понимаешь?
— Понимаю. Ох, ещё как понимаю, Ава.
И воцаряется тишина. Напряженная тишина, которая говорит нам, что у нас больше общего, чем мы готовы признать. И если говорить начистоту, то я знаю это абсолютно точно, потому что просто так вы не станете испытывать влечение к случайному незнакомцу, если вы не разделяете что-то глубокое, извращённое и уродливое. Тьма похожа на маяк, безмолвный, бесцветный маяк, который притягивает схожих людей.
— А ты пишешь? — задаю я вопрос.
Одна из его бровей изгибается, и уголок его губ приподнимается вверх.
— Конечно. Как часть терапии.
— Точно.
— Тогда мы понимаем друг друга? — он смеется и кладет ладонь на мою ногу, прежде чем встать, и затем направляется к двери. — Может я смог бы организовать для тебя другую комнату, если ты хочешь. Настоящую комнату, с кроватью и шкафом.
И всё, что я могу ответить на его слова это: «Спасибо тебе», потому что я застряла тут. Навсегда. Потому что я боюсь, что больше не в силах сопротивляться или же бороться.
Замок издаёт щелчок, и я открываю ежедневник на первой странице. Лист совершенно чистый. Нет никакой нумерации страницы. Я просто пялюсь на лист, и знаете, что забавно, что впервые с того момента, как я нахожусь здесь, я ощущаю неограниченную свободу. Я могу писать всё, что мне заблагорассудиться. Я могу свободно затеряться в мире своих фантазий. Теперь я могу не лишиться рассудка, потому что смогу убегать от реальности таким способом. Возможно, именно это чувствовал Сервантес, когда был в заточении, возможно, похожие мысли натолкнули его на написание первых строк о Дон Кихоте (
