— Только ради тебя, Ава… — папа открывает дверь, тихо закрывает её за собой, и вот я лежу одна со своими мыслями. Я пытаюсь мечтать, я пытаюсь читать, я пытаюсь заняться хоть чем-нибудь, лишь бы не думать о Максе, и терплю поражение. Наконец, я решаю принять ванну и, спотыкаясь, иду в ванную, включаю воду и наблюдаю, как вода течет из крана.
Я сижу на ступеньках у мраморной ванны. Опустив руку в теплую воду, я слушаю эхо заполняющей глубокую ванну воды. Эта ванная больше, чем гостиные большинства людей. Она открытая и роскошная — это то, что я когда-то принимала как само собой разумеющееся. В динамиках под потолком играет музыка. Я смотрю на своё отражение в зеркалах, окружающих ванну. Мой взгляд задерживается на хрустальной люстре, висящей в центре над массивной с льющейся через край водой ванной, и я смеюсь. Такое расточительство, такие ненужные вещи. И все они куплены на кровавые деньги.
Сто шестьдесят восемь часов. Семь дней. Вот сколько я уже дома. Столько я в «безопасности».
Я поворачиваю кран и скидываю халат, затем вхожу в обжигающую воду. Шипя на небольшое жжение, я погружаюсь в неё. Хорошо, что я чувствую боль, потому что без Макса я онемела. Я наклоняюсь назад на край ванны и смотрю перед собой на отражение пола на потолке. Я должна была бы узнать ту девушку в отражении, но я не знаю, и правда в том, что я никогда её не знала. Так же, как и всё в этой семье, я провела свою жизнь как хамелеон.
Любой, кто смотрел на меня, должно быть думал, что я счастлива; как они могли думать иначе? Я была черлидером. Популярной. Красивой. Я улыбалась, но я вела себя так — я была таким человеком, потому что от меня этого ждали, а когда внутри у тебя хаос, ты просто хочешь, чтобы снаружи всё выглядело в порядке. Ты улыбаешься, и никто не спрашивает у тебя, в чём дело, но когда ты плачешь — о, когда ты плачешь, люди не оставляют тебя в покое.
Та девушка, которая прямо сейчас смотрит на меня, она не улыбается, потому что не умеет. Она устала. Она разрушена изнутри. Та девушка, которой я была долгое время, и так больно, наконец, её видеть. Она заставляет меня чувствовать стыд, чувствовать себя глупой и потерянной. Что со мной было не так? Почему из всех людей в мире это случилось со мной — нет, не имеет значения, что это случилось со мной, почему это, чёрт возьми, вообще произошло с кем-то? И почему мы позволяем этому разрушать нас? Зачем мы скрываем свои шрамы? Я скажу, почему: потому что шрамы уродливы, вот чему нас учат. О, притворяйся, что ты счастлив, делай вид, что ты совершенен, потому что никому не нужен хаос. Но шрамы — история нашей жизни. Хорошее, плохое — вот что нас определяет, как бы то ни было, и Макс учил меня, что если бы только мы были более открытыми, мы нашли бы людей, которые по-настоящему любили бы нас, и нас не беспокоили бы так те, кто не может понять, что истинная красота — в недостатках. А если бы мы все были идеальны, красоты не существовало бы вовсе.
