Тем временем Фирмена продолжала:
– Как ты можешь злиться и ревновать после вчерашнего… такого дня! И такого вечера! Господи, какие эгоисты эти мужчины! Не люби я тебя, негодника, разве я была бы здесь? Ты хоть знаешь, что мне предстоит услышать вечером от мамы?
Морис погрозил подружке пальцем:
– Вечером? Но ты обещала вернуться…
– Да, решено, но прежде я заскочу на улицу Брошан! Не могу же я без предупреждения не ночевать дома две ночи подряд… Мама будет переживать, решит, что меня убили.
Фирмена резко поднялась с пола.
– Ты что-то совсем меня заболтал, – продолжила она. – Так я никогда не соберусь…
Она дошнуровала ботинки. В два счета водрузила на голову шляпку, легонько и ловко взбила кудри, взгляд в зеркало придал ей бодрости:
– Морис, это из-за тебя у меня такие глаза? Злюка… В мастерской меня засмеют…
Она вновь встала на колени у постели любовника:
– Ну, поцелуй меня! Будь умницей, раз уж ты не работаешь… До вечера… До половины десятого…
– Половины десятого, а пораньше никак?
– Думаю, пораньше не получится. Я постараюсь…
Они снова поцеловались.
– До вечера, дорогой!
– До вечера, дорогая!
Последняя улыбка, последний взгляд на часы.
– Я побежала! – сказала Фирмена.
Площадь л'Опера, черный людской муравейник двух лестниц метро.
В тот же понедельник утром, когда время близилось к девяти, тысячи пар глаз устремились на часы банка «Комптуар д'Эсконт», что расположился на углу улицы Четвертого Сентября и авеню л'Опера, следя за неумолимой и роковой стрелкой, которая так много значила для них. Стрелка показывала без десяти девять. Одни безропотно принимали ее приговор, другие бунтовали:
– Да эти часы врут, постоянно спешат! Спорю, мои идут точнее…
Стрелка бесстрастно продолжала свой ход и, несмотря на сыпавшиеся упреки, привлекала все большее внимание. Может, она и правда ошибалась? Увы! Пытающиеся ее уличить были бессильны, ибо знали, что не стоит покушаться на столь официальный механизм, как банковские часы, удостоенные чести сообщать прохожим время!
Те, кто с такой тоской взирал на часы «Комптуара д'Эсконт», принадлежали к многочисленной армии служащих, продавцов и работниц, последние двадцать пять минут бороздивших элегантные окрестности площади л'Опера.
Этим утром работницы запаздывали чаще, чем обычно, что было объяснимо. Накануне они притомились, поздно легли, ужинали всей семьей, предавались любовным утехам; в мастерскую же теперь влетали пулей, браня про себя начавшуюся рабочую неделю, но глаза их еще светились вчерашним весельем, а души ликовали при воспоминании о счастливых часах!
