И вновь подумалось, кто наделил Донату способностью вынуть из тела Миклоша эту карту? Как она сумела? И словно бы в ответ на мои мысли, хватка браслета вновь сдавила руку. Я ослепла от боли. Рассыпалась на тысячи дождяных брызг умиротворённая дубовая роща. Словно неведомая бездна начала высасывать из меня силу. Саму жизнь. Я становилась пустой, до самого дна, до ссохшихся жил и одеревеневших до хруста мышц. Всё схлынуло обратно в землю, откуда и появилось. Осталась только дыра, которую не заполнить ничем.
“Колодец умер”, — успела подумать я, прежде чем качнуться вперёд и рухнуть плашмя — лицом прямо в грязную траву. Ещё одно мгновение слышала голос дождя — и всё стихло в потоке темноты.
Я плохо помнила, что было сразу после того, как потеряла сознание рядом с той грязевой ямой. Казалось, меня никто и никогда в жизни не найдёт в этих зарослях. Я приходила в себя порой, чувствуя, как меня вбивает в землю дождём. И всё ещё ощущая внутри такую страшную пустоту, точно из меня схлынуло что-то. А правая рука и вовсе как будто отсохла.
Постепенно я совсем пришла в себя. Честно попыталась встать и двинуться вдоль широкой полосы смытого валежника и прибитой травы, что оставил сель. Казалось, ещё немного, и выберусь на дорогу. Но каждый раз меня не хватало надолго. Словно с тем видением, когда иссяк Колодец, что-то пропало, умерло и во мне тоже.
К тому же одной рукой упираться в землю было совсем не удобно, а вторая подгибалась, как плеть, стоило только попытаться что-то ею сделать. Ливень всё никак не хотел прекращаться. Он как будто смывал меня назад: я поднималась, карабкалась, но земля оползала, возвращая меня почти ровно туда, где я была. И не знаю, как долго продолжалась эта бестолковая борьба со стихией, с собственным телом, которое словно перестало мне принадлежать — но в какой-то миг среди всех, наполненных шумом дождя и пробирающим до костей холодом я просто вновь упала — и уже не смогла встать.
Страшный озноб даже не позволял провалиться в беспамятство. Только начинала накрывать тьма, а дрожь, волной прокатываясь по телу, вновь выдёргивала в неприветливый, промокший, кажется, до самых недр мир. А потом я вдруг услышала голоса. И увидела слабый свет, пробившийся через непроглядную серость, что утопила меня в себе, на дне которой я лежала, то ли помалу замерзая, то ли захлёбываясь. Всё тело саднило, ломило то в боку, то в шее. То жжение охватывало исцарапанное лицо.
